Я так и не узнала, о чем он просит, ибо Франт резко оборвал его:

— Вы не видите, что я бреюсь? Может быть, объяснимся через минуту внизу?

— Хотелось бы все-таки выяснить… — настаивал виолончелист, не желая замечать, как на аристократической физиономии Франта появляются струпья ссохшейся пены.

— Простите, я не привык разговаривать во время бритья.

Но пан Коленка не желал прощать.

— Это необычайно важное дело! — закричал он.

— Вы не видите, что у меня засыхает пена?

— Вижу, но это не меняет сути дела! — отчаянно вопил Коленка.

— Ну, ладно, о чем идет речь?

— О шляпе.

Франт в одной руке держал бритву, в другой помазок, а на лице его засыхала пена. Мгновение он стоял в нерешительности. Но Франт не был бы Франтом, если бы не нашелся, что сказать. Театральным жестом он указал на меня.

— И вы верите этой сумасбродной девчонке? Да у нее больное воображение!

«Будто сговорились», — подумала я, но не потеряла хладнокровия.

— Я видела вас собственными глазами! — язвительно бросила я Франту, но он лишь издевательски расхохотался.

— Она нагородила вам несусветную чушь, а вы настолько наивны, что поверили. На месте матери я отвел бы ее к врачу.

Виолончелист не стал протестовать, не выдал ему как следует, а вместо этого подозрительно взглянул на меня.

— Скажи, — неуверенно произнес он, — это действительно тот самый человек?

— Тот самый, чтобы у меня язык отсох!

— Очень смешно. — Франт прямо-таки зашелся от смеха. — Послушайте, она чрезмерно впечатлительна, за всеми вокруг следит, всех подозревает. Вчера, как тень, таскалась за мной целый день… Стояла даже около моего номера и задавала нелепые вопросы…

Обращенный ко мне взгляд пана Коленки стал еще подозрительнее.

— Интересно. Мне она тоже задавала бессмысленные вопросы и несла околесицу. Что-то здесь не так… Мне кажется даже, что это она сидела на дереве и заглядывала ко мне в окно.

— Это не я, — непроизвольно вырвалось у меня. — Это Мацек!

— Видите, — подхватил Франт, — к тому же еще и отпирается.

Это уж слишком! Мое хладнокровие и самообладание вмиг испарились.

— Это вы сами от всего отпираетесь. И вы оба — один и другой — подозрительные типы.

— О, послушайте! — Франт победно улыбался. — Я же говорил, что она ненормальная.

— Я очень даже нормальная! — закричала я, топая ногами. — Это вы хотите сделать из меня чрезмерно впечатлительную. Это вы выкручиваетесь, вы лжете!..

— Успокойся, дитя мое… — Виолончелист мягко тронул меня за плечо, но я вырвалась, протестующее подняв вверх сжатые кулаки.

— Вы плохой человек. Я хотела вам помочь, а вы верите этому гадкому обманщику, вы и сами, наверно, такой же…

— Видите, видите? — повторял Франт, лицемерно улыбаясь. — Она вне себя, ей нужно дать успокоительное.

— Спасибо! Я презираю вас! — крикнула я и с этими словами выбежала из комнаты.

Рыжий тюлень в шляпе

Наплевать мне на его шляпу! Наплевать на трубочку Франта! Наплевать на макияж пани Моники! Пусть себе не думают! Пусть надо мной не смеются! Наплевать на дождь! И на «Янтарь»! И на низкое атмосферное давление! И на всю рыбу, которую поймает бородач вместе с тем полутораметровым угрем! И на всю рыбу, которую не поймали папа с Яцеком! И на развалины памятника старины! И на цветную капусту! И на дом огородника! И на фотографии, сделанные Мацеком! Наплевать на все!

Я бежала по берегу моря, не замечая, что волны захлестывают меня по колено, а в полусапожках уже хлюпает вода.