Адам сел и молча смотрел, как она выкладывала на его тарелку кусок горячей пиццы. Он уставился на этот кусок, лихорадочно соображая, с чего начать.

— В чем дело? — спросила наконец Ли.

Он набрал в легкие побольше воздуха.

— Я не голоден.

— Странно. Час назад ты утверждал, что умираешь от голода.

— Нам нужно поговорить. Я… хотел рассказать тебе все это еще в полдень, но тут мы… слегка отвлеклись. Мне дьявольски трудно сосредоточиться, когда ты рядом.

Поняв, что разговор будет серьезным, Ли отложила в сторону вилку и приготовилась слушать.

— Это о том, что тогда произошло в Баррингтоне.

Ли неловко заерзала на стуле и опустила глаза.

— Я прошу прощения за то, что так упрямо настаиваю на своем, Адам, но ты должен понять, что все это непременно отразится на репута…

— Знаю, знаю. Но если честно, то сейчас меня гораздо больше волнует, как это отразится на наших отношениях. Мне кажется, что Вербена гораздо охотнее простит мне мой маленький обман, чем ты. А я хочу добиться именно твоего понимания.

— Можешь начинать, — хриплым от волнения голосом сказала Ли.

— Я попал в Барринтон потому, что у меня были лучшие баллы в Корнелле. И я не бездельничал, а много занимался, хотя и испортил отношения со многими профессорами на факультете. Баррингтонский университет считается престижным заведением, но его преподаватели — закоснелые и абсолютно лишенные воображения люди. Я знаю, что мы с тобой расходимся во мнениях о том, как следует писать исторические книги. Но я верю в правильность своего подхода.

— Я должна была давным-давно понять это, — тихо сказала Ли. Адам не походил на хитрого и ловкого писателя, использующего науку в своих корыстных целях.

— Когда я выбрал тему своей диссертации, то был полон энтузиазма. Моим научным руководителем назначили Мелькиора Браунинга. Мне пришлось долго убеждать его, что моя тема имеет научную ценность и что я смогу раздобыть необходимые достоверные источники. И я их разыскал. И убедил.

— И что же произошло дальше?

— Мы не смогли найти общего языка. Я считал, что его советы совершенно бесполезны. Он не мог ничего доказать, а лишь занимался пустым разглагольствованием. И я до сих пор убежден, что он заурядный демагог, у которого нет ни одной оригинальной мысли. Единственный человек, которого мне хотелось бы видеть в качестве своего научного руководителя, взял тогда творческий отпуск. Так что оставался один выход — заниматься самостоятельно. Что я и сделал. Мы практически не встречались с Мелькиором в последние восемь месяцев, пока я работал над тезисами. Я закончил работу в срок. Сдал все необходимые экзамены на «отлично». Оставалось лишь представить свою работу ученому совету и защитить ее. — На его лбу залегла горькая складка. — Мелькиор пролистал диссертацию и отказался рекомендовать ее к защите. Он буквально возненавидел мою работу. Пытался заставить меня выбрать новую тему и начать все сначала, теперь уже под его неустанным контролем с первого абзаца до последнего.

— А почему она ему так не понравилась?

Адам пожал плечами:

— Мне он назвал множество причин. Вероятно, он перечислил их и тебе. Со всей полагающейся аспиранту скромностью считаю, что он возненавидел ее новизну, оригинальность, живой, доступный язык, каким она была написана.

— И что же ты сделал? — спросила Ли.

— Я категорически отказался стать его последователем. Я много работал над темой и выразил в ней все свои самые заветные мысли.