– Но… Альфа… – задыхаясь, еле слышно простонал Торф.

– А раз ты еще смеешь возражать, то я лишаю тебя права оспорить свое место в стае до следующего оборота Собаки-Луны, – рявкнул Альфа, дернув кончиком хвоста. – На добыче была твоя шерсть, омега. ТВОЯ ШЕРСТЬ. Как ты смеешь после этого открывать пасть и спорить?

Торф уронил голову на лапы и застыл в позе жалкой покорности. Видимо, он понял, что ничего не докажет и только сделает себе хуже, если попробует спорить.

Тут из задних рядов толпы послышалось вкрадчивое тявканье, и бывший омега сделал робкий шажок вперед. При этом он быстро покосился на Счастливчика, но взгляд его выпученных черных глазок не выражал ничего, он был пуст, как вода в омуте.

«Не вздумай благодарить меня! – с ненавистью подумал Счастливчик. – Не будь дураком!»

Но маленький песик уж точно не был глуп. Он угодливо подполз к Альфе и распростерся перед ним на земле, а полуволк несколько мгновений насмешливо разглядывал его, не говоря ни слова.

– Что ж… – медленно, словно нехотя, проронил он, наконец. – Выходит, ты теперь патрульный, Омега. То есть, Нытик, теперь мы будет так тебя называть. Пока, – добавил Альфа и, отвернувшись, неторопливо направился к куче дичи.

Прежде чем отойти за Альфой, Лапочка смерила Нытика презрительным взглядом.

– Постарайся заслужить это место, Нытик. Ради Небесных Псов и ради себя самого.

Счастливчику было противно даже думать о еде, тошнота подступала к горлу при одном воспоминании о предательски сожранной оленине. Он не мог отвести глаз от истерзанного Торфа, который ползком перебрался в кусты и, тихо скуля, зализывал свои раны. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не подойти к нему и не лечь рядом.

– Не жалей Торфа, – добродушно проворчал Хромой, заметивший состояние Счастливчика. – Омегу, то есть. Он заслужил наказание.

«Нет, не заслужил», – горько подумал про себя Счастливчик.

Когда Порох и Прыгушка закончили есть, Счастливчику все же пришлось подползти к добыче и заставить себя прожевать несколько кусков, борясь с приступами тошноты. Скрывая отвращение, он жевал и глотал, его сухая глотка судорожно сжималась, проталкивая куски. «Я должен есть. Ведь считается, что я целый день ничего не ел…»

За деревом росли редкие кустики, и Счастливчик сумел спрятать под ними несколько кусочков мяса. К сожалению, большую часть своей доли ему пришлось съесть, чтобы не вызвать подозрения наблюдавшей за трапезой Лапочки. Он не мог даже показать своего облегчения, когда закончил есть и получил право уступить место следующему едоку.

«Наверное, я теперь навсегда разлюбил оленину…»

Когда Кусака, Хромой и Стрела насытились, настала очередь Нытика.

Счастливчик впервые видел, чтобы собака ела с такой жадностью, даже не ела – жрала. Кто бы мог подумать, что такая маленькая собачонка может вместить в себя столько мяса! Но вскоре Счастливчик с отвращением понял, что Нытик жрал с умыслом. Несмотря на то, что дичи было вдоволь, Нытик продолжал есть уже через силу, лишь бы ничего не оставить Торфу. Счастливчик оскалился и тихонько зарычал. Он все сильнее ненавидел этого мерзкого хитрого проныру.

Ведь кому, как не бывшему Омеге, пожалеть того, кто оказался на его месте, тем более, оказался незаслуженно! Нытик прекрасно знал, что такое голод и унижение, и теперь нарочно хотел заставить страдать Торфа.

«Почему он не чувствует ни капли жалости? – думал Счастливчик, с отвращением всматриваясь в сморщенную мордочку Нытика, до ушей перепачканную оленьей кровью. – Нет, лучше мне не думать о нем, а то я начинаю так злиться, что могу наделать глупостей! И вообще, чем я лучше, чем он? Ведь это все моя вина…»

Он надеялся, что Великая Песнь утешит его боль и снимет тяжесть с сердца, но когда собаки собрались в круг, и дружный вой вознесся в ночное небо, Счастливчик почувствовал ком в горле.