– Слушаюсь.

    9

    Где-то почти уже в конце дороги, на проселке, когда ехать оставалось километров пять-шесть, на ровном (условно) месте вдруг ни с того ни с сего испустил дух задний правый баллон, уже дважды латанный (оба раза шину Миничу прокалывали во Внукове, хотя он не бомбить туда ездил – извозом не подрабатывал, – а просто один раз подвозил к рейсу знакомых, в порядке услуги, а во второй встречал прилетевшую с отдыха, из Испании, приятельницу; кстати, вернувшись, она из этого разряда выбыла по своему почину: похоже, завела там знакомство получше. Минич не очень переживал). Пришлось менять колесо. Заднее правое гнездо для домкрата едва держалось, в любую секунду ригель мог выскочить, так что и снимать аварийное, и ставить новое колесо приходилось с задержкой дыхания.

    Это изрядно испортило ездоку настроение, так что он даже стал жалеть, что поехал в такую даль – для чего, собственно? При жизни Ржева он раза два или три в месяц туда наезжал, общаться со стариком было интересно, но само это место никаких особых чувств не вызывало; ну, стоял там домик, одноэтажный, щитовой, с частичными удобствами, и рядом с ним – вышка, на которой старик, по его же словам, проводил не меньше времени, а может быть, и больше, чем в комнатах. Минича он, правда, туда допустил только однажды – понял, видимо, что эта тема журналиста не интересует, у них был другой общий пунктик: откуда взялись люди и каким образом – в разговорах и спорах об этом и проходило время. На вышке стояла единственная более или менее ценная вещь, принадлежавшая Ржеву: сорокапятисантиметровый рефлектор, стоивший что-то за две тысячи баксов, обладавший (по словам старика) хорошим часовым приводом и установленный на надежной базе.

    Из-за этого астрономического инструмента Минич и попал в друзья и даже в ученики: впервые, приехав в скит (так называл свое поместье покойный Люциан) брать интервью, разговорился и вдруг – неожиданно для самого себя – расчувствовался настолько, что одолжил денег старику на эту покупку, а потом и помог втащить все причиндалы на вышку по не очень надежной, ходуном ходившей лестнице и утвердить там, как следовало. Сделав дело, они, естественно, отметили событие должным образом, что их еще более сдружило.

    Долг старик отдавал медленно, понемножку, да Минич на отдачу и не очень рассчитывал: знал, что доход от овощей и шести яблонь, что росли на участке, был весьма скромным, а инженерский пенсион – и того плоше, так что мысленно он от этих денег давно отказался. Но вслух этого не говорил: Люциан Иванович был человеком гордым и не на шутку оскорбился бы. Отдать, понятно, не успел – зато вот отказал Миничу все имущество, так что уходил, надо думать, со спокойной совестью.

    Туго затягивая болты, крепившие колесо, Минич думал, что Люциан вряд ли подумал о нынешних налогах на наследство, которые заставляли крепко подумать о том, принимать ли завещанное, или отказаться, – и пусть радуется великая родина новому приобретению. Собственно, затем и была поездка – посмотреть и решить, стоит ли связываться.

    Дом не очень привлекал, слишком далеко – на один вечер с дамой туда ездить не станешь, в оба конца – полбака даже в сухую погоду, а уж если развезет… Что нравилось, с другой стороны, – сам участок и та же самая его отдаленность: если родится желание или надобность надежно укрыться от всех, лучшего убежища не придумать: просто так, от нечего делать, туда никто не соберется.

    И еще одно соображение было, не очень, правда, благородное: участок действительно привлекательный, тут и лес в двух шагах, и речка чуть ли не за забором, да и площадь – не традиционные шесть соток, а чуть ли не вчетверо больше; отдать это придется даже не государству, а местному самоуправлению, которое в два счета загонит участок кому-нибудь из скоробогачей под коттедж – продаст за немалые деньги, которые между своими и поделит.