— Так зачем жалей?

— Я должна была догадаться, — ответила Лиат, — и не догадалась.

Мадж подняла глаза и отложила станок.

— А почему ты не догадайся? — спросила она, строго глядя на Лиат.

— Потому, что верила Вилсину-тя, — ответила та. — Думала, ты его сама попросила. Думала, что помогаю.

— Вилсин сделай тебе? — спросила Мадж, показывая на обвязанное плечо Лиат.

— Его люди. Так говорит Амат-тя.

— А ей ты верить?

— Конечно. А ты разве нет?

— Я здесь уже месяцы, больше. У нас дома, когда человек делай зло, киопия учиняй суд и — раз! — Мадж хлопнула в ладоши. — Его наказать. Здесь я недели живи в тесной комната и жди. Слушай, как никто ничего не делай и жди. А теперь они говори, что хай еще долго наказывай тех, кто убить мой малыш. Зачем жди, если он верить Амат Кяан? А если не верить, зачем я оставайся? Зачем я здесь, если не ради справедливость?

— Все сложно, — сказала Лиат. — Все очень сложно.

Мадж сердито и нетерпеливо фыркнула.

— Все просто! Я думай, ты приходить, потому что все знать тогда, и хоти нас остановить, а оказаться, ты просто глупый, слабый, самолюбивый девчонка. Уходи. Я ткать.

Обиженная Лиат вскочила, открыла рот для ответа, но не нашлась, что сказать. Мадж небрежно плюнула ей под ноги.

После этого Лиат не один час провела у Амат на веранде, остужая гнев. Зимнее солнце согревало только в безветрие, любой ветерок вызывал дрожь. Где-то в вышине облака тянулись через все небо, словно царапины. На сердце у Лиат было неспокойно, хотя она не могла точно сказать, отчего именно: из-за обвинений Мадж, из-за Итани с Маати или в предчувствии разбирательства у хая. Дважды она поворачивалась, чтобы спуститься и потребовать у Мадж извинений или принести свои, но оба раза останавливалась, не дойдя до стола Амат. Так она и терзалась, силясь отыскать в мыслях хоть сколько-нибудь ясности, когда ее внимание привлекла фигура на улице. Маати в буром одеянии поэта бежал к дверям дома. Полы его одежд развевались, лицо покраснело. У Лиат екнуло сердце от страха. Что-то случилось.

Она сбежала по широкой деревянной лестнице, перескакивая через две ступеньки, и ворвалась в общую комнату. Из-за двери черного хода слышался взволнованный голос Маати, словно он спорил с кем-то на повышенных тонах. Отперев дверь, Лиат обнаружила охранника, преградившего ему путь. Маати стоял в позе приказа и требовал, чтобы его пропустили. Увидев Лиат, он осекся и побледнел. Лиат тронула стражника за руку.

— Впустите, пожалуйста, — попросила она. — Он ко мне.

— Старая о нем ничего не говорила.

— Она не знала, что он придет. Пожалуйста. Ему можно.

Охранник косо посмотрел на нее, но отошел в сторону. Маати вышел. Выглядел он больным: серый цвет лица, воспаленные глаза, мятая, словно жеваная, одежда. Лиат не заметила, как взяла его за руку.

— Я получил твое письмо, — сказал Маати. — Пришел, как только смог. Его здесь нет?

— Нет, — ответила Лиат. — Я думала, раз он жил у тебя после путешествия, может, и на этот раз…

— Так и было, — произнес Маати и сел. — Позавчера от тебя он ходил ночевать к морякам, а вчера был у меня.

— Но не ночевал?

Маати сжал губы и отвернулся. Он выглядел таким пристыженным, что Лиат стало наплевать на то, что подумает островитянка, которая следила за ними из своего закутка. Маати мягким движением высвободил ладонь. Рука Лиат повисла вдоль тела, как плеть.

— Он узнал? — тихо спросила она.