— Я не скажу, — горячо пообещал Митя. — Никому, никогда, честное пионерское!

Теперь уже не Петр Петрович ходил в городской сад, чтобы вызвать Васю, а Митя. Это было намного удобнее. Мальчик ни у кого не мог вызвать подозрений: бегает себе по саду взад и вперед, кому до этого дело?

А порой, когда Кате было недосуг, она передавала с Митей те сведения, которые ей удавалось добыть в своем ресторане или из бесед с Робертом.

Правда, сама Катя никак не могла привыкнуть к тому, что Митя принимает участие в такой опасной, смертельно опасной, работе.

Подчас она жаловалась Алле Степановне:

— Если с ним что случится, повешусь, честное слово, повешусь!

— Ничего с ним не случится, — уговаривала ее Алла Степановна. — Он такой умный, просто не по годам смышленый, и потом такой осторожный…

Митя и в самом деле был осторожен.

И если случалось ему повстречать в городском саду знакомого мальчишку, принимал независимый вид и начинал разговор о чем угодно — о том, как бы пойти на речку купаться, или хорошо бы посмотреть новую картину в кино, или рассказывал о том, какие книги он читал, когда жил в Ленинграде.

Он и в самом деле был очень умный, все понимающий мальчик. И было ему в ту пору всего двенадцать лет.

Иногда вечерами, уже лежа в постели, он вспоминал о прошлой своей жизни.

Перед глазами вставали прямые ленинградские проспекты, каменные львы на набережной, над иссиня-серыми, спокойными водами Невы.

И снова шелестели деревья Петергофа, и белая ночь разливалась над великим городом, белая ночь, когда одна заря спешит сменить другую…

Только теперь Митя понимал, каким счастливым был он в ту пору. Он жил так же, как жили остальные его товарищи. Учился в школе, катался на лодке, вместе с папой гулял по Петергофу и по Павловску, бывал в кино, в детском театре, а летом вместе с товарищами ездил в пионерский лагерь…

Как непостижимо, удивительно далека была тогдашняя его жизнь, каким он сам был в ту пору беззаботным, веселым и таким необыкновенно счастливым…

И никто, никто не знал о том, что еще в Ленинграде Митя начал вести дневник. Это была его маленькая, принадлежащая только ему одному тайна.

Случилось это так. Однажды папа рассказал ему, что, разбирая свои старые книги и учебники, он неожиданно увидел свой старый дневник.

— Так было интересно читать, — признался папа. — Словно не я, а кто-то другой писал.

— О чем же ты писал? — спросил Митя.

— Обо всем. Хочешь, я тебе прочитаю?

И папа прочитал:

— «Вчера отправились в лагерь. Ехали на автобусах. Всю дорогу пели разные песни. Я больше всего люблю «Взвейтесь кострами, синие ночи». Очень хорошая песня!».

Папа полистал тетрадь.

— А вот еще «событие» в жизни. — Он улыбнулся. — «Я научился ходить на лыжах. Оказывается, это совсем не трудно. Труднее было не бояться съезжать с гор. Надо только не бояться высоты и не бояться падать. И еще я хочу научиться прыгать с трамплина».

Была и такая запись в папиной тетради:

«Интересно, кем я буду, когда окончу школу? Может быть, радистом? Или математиком? Сам не знаю. А вот Володя Кучерский, тот знает: он будет архитектором. Он хочет строить дома где-нибудь очень далеко, в тайге или в тундре. Может, и мне тоже стать архитектором?»

Митя спросил его:

— Кем же стал Володя Кучерский?

— Погиб, — ответил папа. — Он учился на четвертом курсе архитектурного института, поехал на практику в Сибирь и там утонул, спасая тонущего мальчика…

Митин папа был учителем в школе.