Никто не догадывался об этом, не исключая и Катиного сына Мити.

У Мити был, как считала Катя, странный характер. Он не умел равнодушно, безразлично относиться к кому-либо. Для него все люди делились или на совершенно плохих, или на совершенно хороших. Середины он не признавал.

Так например, он всей душой привязался к Петру Петровичу. Целые дни он проводил в его фотографии, постепенно присматривался к его работе, понемногу помогал ему, и Петр Петрович совершенно серьезно уверял, что из Мити получится толк: он станет хорошим фотокорреспондентом.

Митя ничего не скрывал от Петра Петровича. Рассказывал ему все, о чем думал, что видел. И случалось, что оба они, старик и мальчик, вместе мечтали о той поре, когда Красная Армия освободит русскую землю от врагов и снова люди станут жить свободно и счастливо.

— Я буду опять учиться в школе, — говорил Митя. — Потом поступлю в институт.

— В какой? — спрашивал Петр Петрович.

— Раньше хотел в медицинский, я хотел быть врачом, а теперь решил — поступлю в такой институт, из которого выходят журналисты. Буду писать и сам снимать. Правда, хорошо?

— Хорошо, — соглашался Петр Петрович.

Последнее время он стал замечать, что Митя погрустнел, чем-то явно удручен. Он не стал расспрашивать его, решил, что мальчик и сам признается ему. Так и вышло.

— Я вам скажу один секрет, только вы никому не говорите, — сказал он Петру Петровичу однажды.

— Какой же секрет?

— Мою маму провожает с работы немец. Знаете кто это?

— Кто же?

— Шофер коменданта. Я узнал, что его зовут Роберт. — Митя досадливо сдвинул брови. — Неужели ей не противно? Как она может с ним разговаривать?

Петр Петрович сказал:

— Это тебя не касается, дружок…

— Нет, касается! — почти закричал Митя. — Очень даже касается!

Он едва не плакал. Но силой заставил себя удержаться от слез.

Петр Петрович не знал, что сказать ему. Ведь не скажешь же двенадцатилетнему мальчику о том, что для подпольщиков очень хорошо, просто на редкость удачно то, что его мать знакома с этим самым шофером, что это, в сущности, необходимо подпольщикам.

Все разъяснилось совершенно неожиданно и, как оно часто бывает, случайно.

Однажды Катя прибежала в фотографию и, когда Петр Петрович остался один, торопливо проговорила:

— Передайте: послезавтра в близниковский лес собирается карательная группа.

— Передам, — сказал Петр Петрович.

Катя убежала. И тут из-за занавески, разделявшей помещение фотографии на две половины, вышел Митя.

Глаза мальчика блестели. Он весь дрожал от волнения.

— Ты был здесь? — воскликнул Петр Петрович.

— Да, — сказал Митя. — Я все слышал.

Петр Петрович не знал, что и делать. Он решительно позабыл о Мите, о том, что мальчик там, за занавеской, проявляет негативы. И вот как все получилось…

И Митя заговорил быстро, возбужденно:

— Теперь я все понимаю. Все, все. Значит, она нарочно с этим самым немцем? Да, нарочно? И вы тоже партизан? Да?

Что было тут ответить? Какие слова придумать?

И Петру Петровичу ничего не оставалось, как сказать правду.

— Я не партизан, но я против немцев.

— И мама тоже?

— Да. Только об этом нельзя никому говорить, — серьезно сказал Петр Петрович. — Помни: одно твое неосторожное слово — и мы все погибли, все, все, кого ты знаешь и кого не знаешь, и в первую очередь твоя мама и я.