Петр Петрович постарался справиться со своим замешательством.

— Нет хорошей бумаги.

— Бумагу достанем.

Хесслер вынул из кармана маленький квадратик картона.

— Такой годится?

— Да, — машинально ответил совершенно потрясенный фотограф. Он все еще никак не мог прийти в себя. Подумать только, этот ариец, не сказавший с ним ни единого слова, оказывается русский, мало того, он связан с подпольщиками, он — свой!

А Хесслер продолжал все так же тихо:

— Передайте всем, кому надлежит передать: напали на след подпольщиков…

Петр Петрович молчал, пытаясь справиться с охватившим его волнением.

— Вы поняли? — повторил Хесслер. — Немцы напали на след…

Открылась дверь. Вошли два немецких солдата. Увидев офицера, четко, словно по команде, отдали честь. Хесслер небрежно козырнул в ответ.

Потом так же небрежно кивнул Петру Петровичу и вышел из фотографии.

— Вы сниматься? — любезно спросил Петр Петрович. На миг мелькнула мысль: «Может быть, не сниматься, а за мной…»

Солдаты ответили в один голос:

— О да, яволь…

— Прошу сюда, — сказал Петр Петрович. — Постараюсь снять вас самым лучшим образом… — Руки его дрожали.

А день все еще продолжался, день, полный самых неожиданных событий.

Как и обычно, Катя подавала в ресторане блюда немецким офицерам. Но все валилось у нее из рук. Одна и та же мысль сверлила ее сознание: «Как случилось, что немцы обнаружили раненых? Кто же предал их? Кто?»

Прибежал Митя. Она дала ему поесть на кухне. С болью смотрела на него, уплетавшего за обе щеки.

Подошла Соня, шепнула на ухо:

— Что с тобой? На тебе лица нет!

— Голова болит, — коротко ответила Катя.

— Сочувствую, — произнесла Соня, — нам ведь еще сколько работать…

— Если не станет лучше, отпрошусь у Венцеля, — сказала Катя.

— Он будет недоволен, работы сегодня по горлышко…

Работы и в самом деле было много. Приходили всё новые клиенты, особенно много было гестаповцев; они приходили после допросов, хорошенько подкрепиться, выпить водки, коньяку, чтобы потом снова отправиться продолжать свое страшное дело…

Катя улыбалась, носила подносы с блюдами, бутылки с водкой, коньяком, винами, а сама вглядывалась в лица захмелевших офицеров, напряженно думая:

«Кто? Кто из них схватит меня и сына?»

Она обещала Петру Петровичу никому не говорить ни слова, даже Алле Степановне, даже Соне. Разумеется, не говорить ничего и Мите. Но это было для нее самое трудное — знать и не поделиться ни с кем. Ни с одним человеком.

Как и обычно, поздно вечером, когда она выходила из ресторана, ее встретил Роберт, шофер военного коменданта.

— Я провожу вас, — вежливо сказал Роберт.

«Сейчас расспрошу его, — решила Катя. — Может быть, есть еще что-нибудь новое…»

Она взяла его под руку. Но тут подошла к ним Соня.

— Пошли вместе, — сказала она. — Нам же по дороге…

И разговор завязался совсем не такой, какой хотелось бы Кате. Говорили о погоде, о том, что скоро наступят дождливые дни, что в холодную погоду нет ничего лучше русского шнапса…

Одним словом, пустой, ничего не значащий разговор.

Кате казалось, что Роберту тоже хотелось бы рассказать ей о чем-то, одинаково интересующем обоих, но присутствие Сони стесняло его.