— Ручаешься?

— Да, ручаюсь.

Вася помолчал немного.

— Теперь уже поздно о чем-либо говорить, но в следующий раз прошу сперва советоваться со мной. Поняла? И еще одно запомни: не называй ей ни одного имени, никого! Пусть она, раз так случилось, знает одну лишь тебя!

Он ушел. А Катя, возвращаясь домой, думала о том, как резко изменила война людей, какие все стали недоверчивые, подозрительные, во всем сомневаются, а ведь надо было бы именно в такое тяжелое время жить дружнее, с открытым сердцем, больше верить друг другу, больше любить друг друга…

Глава шестнадцатая, которая сообщает о внезапно возникшей опасности

Митя возвращался из ресторана домой. В руках он нес судок с супом и немного хлеба, которые дала ему мать.

Чьи-то шаги послышались позади него.

Он обернулся. Старый, согнутый человек с бородой следовал за ним.

Старик поравнялся с Митей, шепнул:

— Передай Петру Петровичу, — и незаметно сунул ему в руку тонкую, свернутую трубочкой бумажку.

Петр Петрович развернул бумажку. Там было написано всего несколько слов:

«Раненые в развалинах исчезли».

И все. Больше ни одного слова.

— Передай маме, — сказал Петр Петрович, — пусть зайдет ко мне завтра.

Весь день, фотографируя полицаев и немецких солдат, произнося обычное свое «Сядьте, пожалуйста, вот сюда, повернитесь, улыбнитесь, поднимите голову», Петр Петрович все время настойчиво думал об одном и том же: куда исчезли раненые? Неужели их обнаружили немцы? Почему? Каким образом?

Предчувствие неизбежной беды вдруг охватило его.

В мозгу стучало все время одно и то же: что-то случилось, что-то страшное, что-то такое, что неминуемо погубит их всех…

Порой он взглядывал на Митю. Мальчик был увлечен своим делом: сортировал готовые портреты, тщательно мыл ванночку, в которой лежали фотографии, надписывал конверты с фотографиями…

Может быть, и над его русоволосой головой тоже сгущаются тучи? Может быть, кто знает…

Старик незаметно сунул Мите в руку записку.

Катя пришла утром. Петр Петрович был не один: заканчивал съемку какого-то рыжего полицая.

— Одну минуточку, мадам, — сказал он. — Вот закончу снимать этого господина и к вашим услугам…

Наконец полицай ушел. Петр Петрович тихо сказал:

— Узнайте у Роберта: может быть, он знает что-либо о раненых партизанах в развалинах замка?

— А что с ними случилось?

— Они исчезли.

— Как — исчезли?! — побледневшими губами прошептала Катя.

— Спокойнее. Держите себя в руках, — строго сказал Петр Петрович.

В фотографию вошла мадам Воронько. Губы, щедро намазанные жирным слоем помады, приветливо улыбались.

— Добрый день, господин Старобинский…

— Приветствую вас, мадам…

— Я бы хотела сделать такое, в некотором роде жанровое фото, — умильным тоном произнесла мадам Воронько. — Знаете, мне хочется сняться так, как снимаются немецкие актрисы… Голые плечи, вокруг плеч мех, например черно-бурая лиса, и в профиль. Как думаете, мне пойдет?

— Вам все пойдет, — галантно ответил Петр Петрович. Выразительно глянул на Катю: — А с вами, мадам, мы договорились. Придете сниматься завтра. Хорошо?

— Хорошо, — проговорила Катя.

Вечером к Петру Петровичу прибежал Митя:

— Мама просила передать.

Он протянул бумажку, написанную торопливым, небрежным почерком.