В городе усилились аресты. Карательная тюрьма была забита до отказа. Но цу Майнерт требовал все новых репрессий. В комендатуре у военного коменданта фон Ратенау и в гестапо происходили длительные совещания, и каждый раз цу Майнерт говорил:

— Даю последний срок. Чтобы через три дня со всеми партизанскими диверсиями было покончено!

Проходил день, еще день, и опять новая диверсия народных мстителей нарушала покой гитлеровских заправил, и снова солдаты хватали невинных людей, подвергали их пыткам, истязаниям, бросали в тюрьму и расстреливали без всякого суда.

Однако карательная экспедиция в близниковский лес окончилась неудачей. Гитлеровцы «прочесали» лес от опушки до опушки, но не нашли нигде и следа лесных жителей.

Партизаны, предупрежденные подпольщиками, вовремя успели сменить свое жилье и перебрались в другой лес.

Петру Петровичу, Кате, Алле Степановне и, разумеется, Мите пришлось соблюдать еще большую осторожность. Теперь уж ни Вася, ни Осипов не встречались с Петром Петровичем. Так получилось, что самым полезным для всех оказался мальчик, обыкновенный мальчик Митя Воронцов.

Вначале, когда Петру Петровичу пришлось сознаться Васе в том, что Митя случайно узнал о связи с партизанами, Вася был явно недоволен. Но потом познакомился с Митей, поговорил с ним, примирился.

Мальчик умный, яростно ненавидит оккупантов; если надо будет, можно время от времени поручать ему самые несложные дела.

И Митя выполнял все, что ему поручали, настолько безукоризненно, что хмурый, малоразговорчивый Вася даже похвалил его.

Теперь через Митю они поддерживали связь с Васей, передавали ему нужные сведения.

Митя пробегал по улице, встретившись с Васей, шел за ним и, улучив момент, передавал ему то, что было нужно. А вскоре и Вася начал передавать Мите листовки, отпечатанные на стеклографе, переписанные от руки сводки Совинформбюро.

И фашисты, заполонившие улицы города, останавливавшие почти каждого проходившего человека, не обращали никакого внимания на худенького русоволосого мальчишку, беспечно пробегавшего по улицам города, не подозревая о том, что за пазухой у мальчишки листовки и сводки Совинформбюро, которые в этот же день будут наклеены на стены домов, разбросаны по улицам, по аллеям городского сада, а иной гитлеровец находил такую листовку порой… в собственном кармане.

Но материнскому сердцу не прикажешь. Часто ночью, когда Митя спал, Катя подходила к его постели, вглядываясь в безмятежное, особенно кроткое, затихшее во сне лицо сына…

Случалось, Митя открывал глаза.

— Что с тобой, мама? Почему не спишь?

Слезы закипали в ее глазах. Она прижимала к себе голову мальчика.

— Митя, родной, если с тобой что приключится…

— Да ничего со мной не будет, что ты, мама!

Он засыпал снова. Ресницы бросали тень на смуглые, обветренные мальчишеские щеки.

Он спал, а она долго сидела без сна, мучительно вглядываясь в его лицо. И жестокая, давящая, все время коловшая мысль не давала покоя:

«Что-то будет? Убережет ли она сына? Вдруг нет? Что тогда?»

Как часто хотелось ей поделиться своей тревогой с Соней, верной и ласковой подругой. Как часто слова почти уже рвались с ее губ.

Ведь недаром же говорят: горе, разделенное с другом, — полгоря.

Но Вася строго-настрого приказал ей ни с кем никогда не делиться. Ни одним словом.

— Без самодеятельности, — сказал он ей однажды, и Катя не решалась ослушаться его.

Ей было немного совестно перед Соней. Они знали одна другую с давних пор. У Сони не было от Кати секретов. Вся ее нехитрая жизнь была как на ладони. И Кате хотелось в свою очередь поделиться с подругой, рассказать ей обо всем, поведать о постоянной, съедавшей ее тревоге за сына, но в то же время она не хотела ослушаться приказания Васи.