(Toilettes du soir et robes fermées du midi-Juillet.)

(Здесь кончается голубо-синяя записная книжка с металлическими скрепами.)

ЛИЛОВАЯ ЗАПИСНАЯ КНИЖКА, БОЛЬШАЯ, БУМАЖНАЯ —

лета-осени 1932 г. (по-моему, мы на 101, Rue Condorcet, a потом 10, Rue Lazare Carnot Clamart)

Мур: — Я еврей?

— Нет, ты русский, и папа русский, но фамилия эта — еврейского происхождения, даже — библейского: на пропуск числа странице Библии: Авраам просил у Эфрона продать ему землю для погребения Сарры, а Эфрон продать не хотел, хотел — дать…

Через несколько дней, Мур

— Я — еврейского производства.

Мурина версия «В двенадцать часов по ночам…»

Из гроба встает Император

И лезет куда-то туда

Он ищет любимого сына

Потом залезает в гроба…

Мой тот Париж (лета 1910 г.) с этим незнаком. А я та — с этой?

Я на квартиру никогда не смотрела с точки зрения удобств, а всегда — с точки зрения точки зрения. Потому все мои квартиры были трущобы — зеленые.

Le quarantième jour de mon anniversaire j’écrirai sur mes tablettes:

Quarante ans de noblesse.

Мур:

— Когда я вырасту, я изобрету такую машину: нажать кнопку — и появляется мальчик — или девочка — на доске — из того места, где они находились.

А нажать другую кнопку — доска втягивается — ребенок исчезает.

(NB! выход из положения)

Чертес (вместо — черкес)

Мур — 4-летней Жаклине, дочке консьержки:

— Moi je reste avec Suzanne, et toi — reste avec toi!

La création lyrique nourrit les sentiments dangereux, mais apaise les gestes. Un poète est dangereux que lorsqu’il n’éc-rit pas.

Раз только в мире стихи писались всерьез: Виллонова баллада Парламенту о помиловании, баллада о висельниках, вообще — весь Виллон.

Et tout le reste n’est que littérature (особенно — французская!).

Нужно добавить: и сделали дело (помилование Виллона).

Сон

Садик, лестница, танцую на палке. Вокруг танцует Мур. Танцуем с Муром, сосед из окна смотрит. Вхожу — народ — Аля передает мне письмо. — Если Вы поедете на море — может пригодится. Вскрываю — огромная рукопись о Китае, в которой пытаюсь найти следы прозы Горгулова и ничего не нахожу. Да, чек на 40 франков, дальше — само письмо на гранках, начинается: — В 4 ч. 3 мин. такого-то числа и дня, когда будут кричать газету Криёр (Crieur) — газету Crieur всегда кричат в 4 ч. 3 минуты — и т. д. и т. д., но конца нету.

Читаю вслух (в комнате множество народа, несколько дам), почерк ужасный, мушиные лапы, листков — оказывается — бесконечность. Еще два чека: на сто и на пятьдесят долларов — между листками — точно награда за прочтение, либо: внутреннее условие даяния.

После, мое утверждение: — Можно убить, но писать нужно хорошо (разборчиво). Непонимающий одобрительный смех как после парадокса (т. е. обычного моего высказывания — наяву). Я, невзирая: — Нет, не так: убить еще не дает тебе право плохо писать! (Всё это не о содержании, а о почерке.