В последнее, впрочем, верилось с трудом — слишком бурно ликовали янинцы. В сравнении с альгарвейцами местные жители были низкорослыми и жилистыми. Мужчины носили усы, но не навощенные до игольной остроты, чего добивались альгарвейцы, а густые и пышные. У пожилых дам на верхней губе тоже появлялась растительность, что в родных краях Теальдо было большой редкостью. Солдат, разумеется, больше внимания обращал на молодых женщин. Подобно мужчинам, они были смуглы, черноволосы и кареглазы. Черты их были остры и чеканны: широкие лбы, выдающиеся скулы и носы, острые подбородки. Губы здесь принято было красить кармином.

— Видал я и хуже, — бросил он Тразоне тоном, каким обыкновенно обсуждают конские стати.

— Ага, — согласился его приятель. — Если доберемся до Ункерланта, еще увидишь. Представь себе фортвежек… только еще страшнее.

Теальдо попытался. Ему не понравилось.

— Лучший довод в пользу мира, какой я только слышал.

Тразоне хихикнул, чем немедля навлек на себя гнев сержанта Панфило.

— Разговорчики в строю! — прорычал тот.

Вместе со всей бригадой полк Омбруно выстроился перед дворцом короля Цавелласа, огромным зданием, чьи купола-луковицы, покрытые узорами самых невероятных цветов, явственно напоминали, что солдаты находятся в чужой земле. Альгарвейские знамена — красные, белые, зеленые — реяли рядом со флагами Янины, состоявшими только из двух полос, алой и белой.

Еще один оркестр завел нечто отдаленно напоминающее песню. Теальдо предположил, что это завывание считалось в Янине государственным гимном, поскольку на трибуну взошел мужчина в тиаре и украшенной соболями алой мантии, а толпы местных обитателей, жавшихся к краям площади, принялись скандировать «Цавел-лас! Ца-вел-лас!»

Король Янины поднял руку. Будь на его месте Мезенцио, тишина на площади воцарилась бы вмиг. Подданные Цавелласа зашумели еще сильней: янинцы были не слишком-то организованным народом. Королю пришлось ждать. Медленно, очень медленно, наступила тишина.

— Я приветствую вас, — промолвил Цавеллас по-альгарвейски с сильным акцентом, — отважные воины востока, что защитят мою скромную державу от безумной ярости иных наших соседей.

Затем он проговорил еще что-то — то же самое, надо полагать — на родном языке. Подданные его разразились радостными кличами. Король помахал им рукой и сошел с трибуны. Место его занял альгарвеец.

— Это, наверное, наш посол в Янине, — прошептал Теальдо приятелю, и тот кивнул.

Действительно, альгарвеец обратился вначале не к солдатам своей державы, а к собравшимся на площади жителям Патраса, судя по всему, на чистейшем янинском. Те приветствовали его с не меньшим ликованием, чем своего монарха.

Потом посол обернулся к стройным рядам альгарвейских солдат.

— Вы оказались здесь не случайно, — промолвил он напористо. — Король Цавеллас пригласил вас, умолил короля Мезенцио позволить вам войти в Янину, дабы показать Свеммелю, конунгу ункерлантскому, что мы намерены защищать слабых от сильных. Подобно тому, как каунианские державы угнетали нас в годы нашей слабости, так Ункерлант стремился подчинить Янину. Но теперь мы стали сильны и не позволим втаптывать в грязь наших соседей. Верно, солдаты великой Альгарве?!

— Да! — заорали солдаты.

Иные махали шляпами, другие подбрасывали их в воздух. Теальдо — помахал. Как ни снедало его искушение показать себя, он удержался. Сержант Панфило сказал бы по этому поводу много интересного, но вряд ли оценил бы патриотический порыв.