|
В сумерках Том все же пытался показать Фрэнку местные достопримечательности – купол собора, первый из многочисленных каналов с горбатыми мостиками, затем район Альстерс. Они вышли из машины на подъездной аллее, которая вела к дому, где жил Ривз. Это был внушительного вида особняк, в настоящее время поделенный на несколько отдельных квартир. У Ривза Тому уже доводилось бывать раньше. Он нажал кнопку домофона, и их тотчас же впустили. Когда они поднялись, Ривз ждал их у лифта. Том представил Фрэнка, назвав его Беном, и Ривз гостеприимно распахнул перед ними двери. Квартира Ривза всегда поражала Тома своей безукоризненной чистотой и размерами. На белых стенах всюду были развешаны картины импрессионистов, а также представителей более современных художественных школ. Вдоль стен тянулся ряд низких книжных шкафов – главным образом с книгами по искусству. Помещение украшали несколько высоких фикусов и филодендронов. Оба больших окна, в настоящий момент задернутые желтыми шторами, выходили на Ауссенальстер. Стол был накрыт на троих. Том заметил, что картина Дерватта (не подделка) в розовато‑бледных тонах с изображением лежащей на постели и, очевидно, умирающей женщины по‑прежнему висела над камином.
– Ты сменил ей раму – я не ошибся? – Как ты наблюдателен, Том. Рама была повреждена. Картина упала во время взрыва, и рама треснула. Эта, бежевая, мне больше нравится, та была светловата. Ривз проводил их в комнату для гостей. – Располагайтесь, – радушно сказал он. – Надеюсь, вас не кормили в самолете, потому что у меня все готово к ужину, но прежде давайте выпьем по бокалу белого вина и немножко поболтаем. В комнате для гостей стояло широкое двуспальное ложе, и Том припомнил, что на нем какое‑то время спал Джонатан Треванни. – Как, ты сказал, зовут твоего юного друга? – как бы невзначай спросил Ривз, когда они все переходили в гостиную, и по его улыбке Том понял, что Ривз догадался, кого привез к нему Том. – Потом все объясню, – скороговоркой произнес Том, хотя у него не было никаких причин скрывать что‑то от Ривза. Фрэнк отошел в дальний угол комнаты и остановился возле одной из картин. – В прессе об этом не сообщалось, но в Берлине парня похитили, – негромко сказал Том. – Да ну?! – Ривз со штопором в одной руке и бутылкой вина в другой застыл на месте. Он приоткрыл рот от удивления, и при этом безобразный розовый шрам, шедший через всю правую щеку до верхней губы, казался еще длиннее. – Это случилось в прошлое воскресенье, в Грюнвальдском лесу. – Как это произошло? – Мы были вместе, я потерял его из виду буквально на пару минут – ну, и... Фрэнк, иди, присядь. Здесь тебя никто не выдаст. Фрэнк взглядом дал понять Тому, что не возражает, если Том расскажет Ривзу все как было. – Фрэнк только вчера освободился, – продолжал Том. – Его пичкали транквилизаторами, так что он еще немного не в себе. – Ничего подобного, я чувствую себя нормально, – отозвался Фрэнк. Он подошел к картине над камином и, обернувшись к Тому, с улыбкой воскликнул: – Правда, здорово? – Ты прав, это очень хорошо. – Картина и ему очень нравилась: он любил этот приглушенный розовый тон – то ли покрывала, то ли ночной рубашки на мутно‑коричневом и темно‑сером фоне. И эта старая женщина – просто ли она устала от жизни или действительно умирает, как следовало из названия? Словно развивая его мысль, Фрэнк вдруг спросил: – Может, это не женщина, а мужчина? Том как раз подумал, что Джефф Констант и Эдмунд Банбери, вероятно, сами дали картине такое название, потому что Дерватт не утруждал себя придумыванием названий, и на самом деле трудно было сказать с уверенностью, кто это – мужчина или женщина. |
