Третье объяснение, – которое предпочитает Кроули, – обращает внимание на тот факт, что табу девственности составляет часть большой совокупности запретов, охватывающих всю половую жизнь. Табуируется не только первое сношение с женщиной, но и половое сношение вообще; можно почти без опаски утверждать, что вообще все женское – это табу. Женщина табуируется не только в определенных ситуациях, связанных с половой жизнью (менструация, беременность, роды и послеродовой срок); само общение с женщинами обставляется столь тщательными и многочисленными ограничениями, что впору усомниться в якобы присущей дикарям половой распущенности. Да, в некоторых случаях сексуальность первобытного человека преодолевает все запреты, но по большей части кажется, что на него запреты воздействуют сильнее, чем на человека на более высоких стадиях развития культуры. Всякий раз, затевая какое-либо особенное предприятие – путешествие, охоту или поход, – мужчина должен держаться подальше от своей жены и, прежде всего, избегать половых сношений; иначе ему грозят паралич сил и прочие невзгоды. В повседневной жизни также наблюдается очевидное стремление разделять два пола: женщины живут с женщинами, мужчины с мужчинами; семейная жизнь в нашем понимании во многих первобытных племенах едва ли существует. Это разделение иногда заходит настолько далеко, что одному полу не разрешается произносить вслух собственные имена лиц другого пола, а у женщин развивается свой язык с особым словарем. Сексуальные потребности время от времени разрушают, конечно, эти разделяющие преграды, но в некоторых племенах даже встречи мужа и жены должны происходить втайне и никак не дома.

Везде, где первобытным человеком установлено и соблюдается табу, он опасается какой-то опасности, и нельзя отрицать, что во всех этих предписаниях отражается всеобщий страх перед женщинами. Быть может, этот страх опирается на отличие женщин от мужчин: она – нечто непонятное и загадочное, странное, а потому явно враждебное. Мужчина боится ослабеть из-за женщины, боится заразиться женственностью и оказаться недееспособным. То ощущение вялости, которое приходит вслед за половым актом, может быть прообразом таких мужских страхов, а распространение этих страхов может оправдываться осознанием того влияния, которое женщина получает посредством полового акта, и того внимания к себе, которого она этим добивается. Во всем перечисленном нет ничего устаревшего, ибо все эти страхи по-прежнему живы.

Многие из тех, кому довелось наблюдать ныне живущие первобытные народы, утверждают, будто любовные позывы дикарей – относительно слабые и ничуть не сравнятся в своей насыщенности и яркости с теми, какие мы привыкли встречать у людей культурных. Другие наблюдатели опровергают это суждение, но, так или иначе, применение описанных нами табу говорит о существовании силы, противостоящей любви, ибо женщина отвергается как существо чуждое и враждебное.

Кроули на языке, лишь в незначительной степени отличном от общепринятой терминологии, заявляет, что каждый индивидуум отделяется от остальных «taboo of personal isolation» и что, собственно, эти незначительные различия между людьми, в целом схожими между собою, объясняют ощущения чуждости и враждебности. Велик соблазн развить эту мысль дальше и выводить из этого «нарциссизма малых различий» ту неприязнь, которая в любых человеческих отношениях успешно сопротивляется чувству общности и отвергает тем самым заповедь возлюбить ближнего своего. Психоанализ полагает, что открыл главную причину нарциссического отторжения женщин мужчинами, отягощенного презрением, в так называемом комплексе кастрации и во влиянии этого комплекса на суждения о женщинах.

Однако нетрудно заметить, что эти последние соображения уводят нас далеко за пределы нашей темы. Общее табу на женщин отнюдь не проливает свет на особые правила первого полового сношения с девственницей. Что касается этих правил, мы пока не продвинулись далее первых двух объяснений, то бишь страха перед кровью и перед новизной, причем и они, отметим, не выявляют сути рассматриваемого табу.