Однако с появлением Горбачёва у власти, будто что-то сломалось в механизме мозга, и он начал постепенно крутиться в противоположную сторону, а стрелки часов пошли в обратном направлении. Такое именно складывалось впечатление, когда то в газете, то в журнале вдруг выскакивали статейки, сенсационность которых состояла в том, что в них пытались доказать диаметрально противоположное тому, к чему все давно привыкли и в чём были всегда уверены.

Начиналось как-то издалека. Никто не хвалил ещё кулаков, но задались вопросом на всю страну: «А хорошо ли с точки зрения морали то, что пионер Павлик Морозов предал своего отца кулака?» И отвечали: «Нет, не хорошо. Пусть, мол, отец и не такой хороший, и против других, но отец же. Как можно против родной крови? Семья должна быть крепкой. Дети должны уважать родителей. Неправильно до сих пор учили детей на примере Павлика Морозова».

Тысячи возмущённых откликов посыпались по этому поводу со всех сторон, доказывая, что рассказ о Павлике Морозове учит не тому, чтобы дети разрушали устои семьи, а тому, чтобы дети росли принципиальными, умея отстаивать справедливость в борьбе за всеобщее счастье с теми, кто хочет его лишь для себя, даже если этот эгоист, ставший настоящим врагом, живёт в твоей семье. Но эти возмущения почему-то мало интересовали редакции центральных газет и журналов. А местная печать не могла соревноваться с гигантами центра.

И опять читатели вдруг наталкивались на новые для этого дня, но вытянутые из далёкого прошлого мысли: «Зачем нам учить детей в пионерии муштре и шагистике с барабанами и горнами? Несомненно для того, чтобы они были Павликами Морозовыми и потом маленькими послушными винтиками в сталинском механизме репрессий. Зачем мы причёсываем всех детей под одну гребёнку? Пусть они будут разными».

Читая такие строки, Настенька вспоминала, как их, второклассников, принимали в пионеры в музее Ленина в самом центре Москвы. Вместе со всеми в музей пришла и бабушка Настеньки но не потому только, что хотела видеть как принимали её внучку в пионеры, а потому ещё, что работала раньше в той же школе, где училась Настенька, преподавала там в младших классах, и её всегда приглашали на важные мероприятия. Вот и тогда она пришла рассказать, каким был Ленин.

Настенька стояла в шеренге таких же малышей, выстроенной торжественно в просторном фойе музея, и, слушая, хоть и знала, что говорит её родная бабушка. Но сам по себе момент был настолько волнующим, всё вокруг было так незнакомо и так значительно, что и каждое слово бабушки, которую можно было не слушаться дома, тут казалось очень важным. А она умела говорить своим мягким спокойным голосом просто и убедительно:

— Ребята, вы все знаете, что Ленина называют вождём мирового пролетариата. И можно подумать, что это такой важный человек, что и подойти к нему было страшно. А знаете, как сказал об этом вожде один великий поэт Маяковский? — И бабушка, улыбнувшись, сказала, не продекламировала, а именно сказала как о своём хорошем знакомом неторопливо с паузами, слегка разведя перед собой руки:

— Он как вы и я, совсем такой же, только может быть у самых глаз мысли больше нашего морщинят кожу…

И остановившись на секунду, как бы всматриваясь в Ленина перед глазами, продолжала говорить:

— Очень много приходилось думать ему, много книг читать, много писал сам, чтобы всем рассказать, как сделать жизнь счастливой для всех.

Вы, ребята, сегодня станете пионерами.