Пусть попробует потягаться с людьми с юга, думала она, с парнями из Хелфорда и Гвика, и Манаккана. В Константине есть кузнец, который одним мизинцем его повалит. Джему Мерлину нечем особенно гордиться. Конокрад, обыкновенный контрабандист, мошенник, а впридачу, может быть, еще и убийца. Да, славные люди водятся тут, на пустошах.

Мэри не боится Джема; и чтобы доказать это, она обязательно поедет рядом с ним в его двуколке в Лонстон накануне Рождества.

Уже смеркалось, когда девушка перешла дорогу и вошла во двор. Как всегда, трактир казался темным и необитаемым, двери были заперты, ставни закрыты. Она обошла дом и постучалась в дверь кухни. Ей тут же открыла тетя, бледная и встревоженная.

— Дядя весь день спрашивал про тебя, — сказала она. — Где ты была? Уже почти пять часов, а тебя нет с самого утра.

— Я гуляла на пустоши, — ответила Мэри. — Я не думала, что меня будут искать. Зачем я понадобилась дяде Джоссу? — Она почувствовала некоторое беспокойство и взглянула на его постель в углу кухни. Та была пуста. — Куда он делся? Ему лучше?

— Дядя захотел посидеть в гостиной, — ответила тетя. — Он сказал, что кухня ему надоела. Он сидит там весь день у окна и ждет тебя. Теперь тебе придется потакать ему. Мэри, говорить с ним ласково и не перечить. Это трудное время, пока он выздоравливает… он с каждым днем будет понемногу крепнуть и станет очень упрямым, может, даже вспыльчивым. Постарайся говорить с дядей осторожно, хорошо, Мэри?

Это была прежняя тетя Пейшенс, с нервными руками и подергивающимся ртом; говоря, она все время оглядывалась. Жалко было на нее смотреть, и Мэри отчасти передалось ее волнение.

— С чего бы дяде вдруг захотелось меня видеть? — спросила она. — Вроде бы нам не о чем говорить. Что ему может быть нужно?

Тетя Пейшенс моргала и двигала ртом.

— Это просто его причуда, — пояснила она. — Джосс что-то бормочет и разговаривает сам с собой; не надо обращать внимания на то, что он говорит в таких случаях. Дядя не в себе. Пойду скажу ему, что ты дома. — И тетушка вышла из кухни и пошла по коридору в гостиную.

Мэри подошла к кухонной полке и налила себе стакан воды из кувшина. В горле у девушки пересохло. Стакан дрожал у нее в руке, и она проклинала себя за глупость. Только что на пустоши она была достаточно смелой, но стоило ей оказаться в трактире, как вся ее храбрость исчезла, и она снова трясется и нервничает, как маленькая.

Тетя Пейшенс вернулась в кухню.

— Сейчас дядя успокоился, — прошептала она. — Задремал в кресле. Теперь он может проспать весь вечер. Мы поужинаем пораньше, вот и все. Тут для тебя есть немного холодного пирога.

Весь голод у Мэри прошел, и ей пришлось заставить себя поесть. Она выпила две чашки обжигающе горячего чаю и отодвинула тарелку. Обе женщины молчали. Тетя Пейшенс все время посматривала на дверь. Закончив ужин, они молча убрали со стола. Мэри подбросила немного торфа в огонь и присела рядом. Горький голубой дым поднялся в воздух, он щипал ей глаза, но тлеющий торф не давал тепла.

Снаружи, в прихожей, часы хрипло пробили шесть. Мэри, затаив дыхание, считала удары. Они неторопливо нарушали тишину, казалось, прошла целая вечность, пока не раздался последний удар, он эхом разнесся по всему дому и замер. Медленное тиканье часов продолжалось. Из гостиной не доносилось ни звука, и Мэри снова стала дышать. Тетя Пейшенс сидела за столом и шила при свете свечи. Склонясь над работой, она поджала губы и нахмурила лоб.

Длинный вечер под ходил к концу, а трактирщика в гостиной по-прежнему не было слышно. Мэри клевала носом, ее глаза сами собой закрывались, и в этом смутном, тяжелом состоянии между сном и бодрствованием она услышала, как тетя тихонько поднялась со стула и убрала свою работу в шкаф рядом с кухонной полкой.