– Какие номера у вас, сеньор? – взволнованно спросил алькальд.

Судья брезгливо протянул билеты, а донья Хосефина, вся красная, – от любовных слов, быть может? – быстро навела порядок.

– Прошу! – приказала она.

Глашатай судьбы в матроске повернул жестяной бочонок – влюбленные пары тем временем пообжимались немного – и, вынув номер, протянул его директрисе.

– Тринадцать, – пропела она.

– У кого тринадцать? – спросил дон Эрон.

– У меня, – скромно признался судья Монтенегро.

Эрмихио Арутинго подошел к дверям загона, и ему вручили гордого австралийца. Судья не испугался чертовой дюжины, и она в благодарность принесла ему счастье. Семерка – любимое число лошадников – подарила ему второго красавца, а тридцать четыре, цифра увесистая и солидная, – единственного барана с черным пятном. Ноль, вершина индийской мудрости, наколдовал ему четвертого, поистине великолепного (который, однако, умер через несколько дней); шестьдесят шесть – пятого. У людей просто слюнки текли. Толпе нелегко вести себя тихо, но тут никто не шелохнулся. Магнит невиданной удачи оттянул людей от киосков, и даже бывалые ротозеи глазам своим не верили.

– Вот это да!

– Везет, что называется!

– Уж бог даст, так даст!

– А номера-то несчастливые…

– Шестьдесят, – пела Хосефина.

– У меня! – отвечала, сияя, донья Пепита.

– На руку вам играем! – пошутил субпрефект.

– Одного съедим, – утешил его судья и обернулся к Хосефине. – Ну, хватит, Финита, я лучше пойду!

– Нет, нет, нет! – заволновалась директриса. – Вы нас совсем не жалеете! Как же мы без нашего милого гостя?

– Что ж, останусь, Финита!

Девяносто – число неясное – принесло ему девятого барана, а шестьдесят девять (которое всегда смешит шулеров) – десятого. Люди в себя прийти не могли. Громкоговоритель пел танго, объяснявшее, что с роком бороться не стоит.

жаловался несравненный Карлитос Гардель.

Глава четырнадцатая

о том, как скотина в Ранкасе болела загадочной болезнью

Дорога на Серро-де-Паско стала стокилометровым ожерельем из умирающих овец. Голодная скотина ощипывала последние кустики на узких полосках, оставленных Оградой у дороги. Так было две недели, а на третьей овцы стали умирать. На четвертой их пало сто восемьдесят, на пятой – триста двадцать, на шестой – три тысячи.

Решили, что их косит мор. Сеньора Туфина велела купить целебной мази. Ее дочь принесла вдобавок и святой воды. Ни мазь, ни вода не помогли – овцы мерли тысячами. Дорога бежала меж двух покрытых пеною десен.

– Божья кара, божья кара! – ревел дон Теодоро Сантьяго, помечая крестом дома прелюбодеев и наушников. – Ваша вина, за вашу ложь, и похоть господь плюет на Ранкас!

Грешники пали на колени.

– Смилуйтесь, дон Сантьяго!

– Не меня молите, святотатцы! Бога молите!

Ночью старики побили камнями окна у Мардокео Сильвестре, первого сплетника. Хуже того – он разбирался в травах; люди видели, как он ходил при луне в Каменный Лес.