Игнасия поднялась и сразу села, испепеленная страхом: по мощеному двору процокали чьи-то сапоги; Револьвер Чакона блеснул в темноте. Прижав палец к губам, Сова спрятался за грудой мешков с ячменем, занимавших середину этой глухой, без единого окна, комнаты.

В дверь всунулась голова худощавого и раскосого человека с гладкими волосами.

– Теодоро, чего тебе? – облегченно спросила Игнасия, увидев брата Совы.

Забрызганные грязью штаны и засаленная рубаха рухнули на скамью.

– Что случилось, Теодоро?

Человек поднял голову, и она увидела капли страха в его маленьких глазах.

– Из-за твоего мужа у меня лошадей нету! Я же ни при чем! Я просто брат Эктора. Что мне делать? На моих восемь коней и кобылу наложили арест. Как amp; их вызволю? Как заплачу штраф? На чем буду работать?

Он онемел, увидев лицо, возникшее из темноты.

– Слушай, Теодоро, – гневно сказал Сова, – не трусь, не оскорбляй женщин. Будь мужчиной с мужчинами. Если бы ты поговорил так с судьей, ты выручил бы своих лошадей. Ты ни в чем не замешан. Так и скажи. Разве твои лошади краденые.

– Не краденые, все это знают.

– Чего же тогда не заявишь?

– А если меня возьмут?

– За что тебя брать?

Теодоро опустил голову.

– Я знаю, ты стараешься ради общины, но смерть надвинулась на нас, Эктор. У судьи тяжелая рука. Где мы остановимся?

– Где наши ноги захотят, там и остановимся.

– Мне страшно заявлять, не хватает духу идти в участок.

Он замолк, внезапно вышел, и из-за двери послышался его всхлип.

– Все боятся, – вздохнула Игнасия.

– Чего?

– Жандармы будут убивать и жечь из-за тебя.

– А, болтовня!..

– Ты изменился. Раньше ты был не такой. Ты Теперь другой человек. Даже я тебя не узнаю.

Обида, как плохой керосин, коптила в темной комнате.

– Давай вызволим его лошадей, Игнасия.

– Да ведь они у жандармов.

– Не бойся. Слушай. У меня мало времени. Ты пойдешь к Монтенегро. Постучишься и скажешь ему: «Мой муж приехал в Янакочу с четырьмя вооруженными всадниками».

– Ай, господи Иисусе!

– «Мой муж приехал с отчаянными людьми, и я испугалась». Так ему и скажешь: «Чакон думает напасть на усадьбу, чтобы отомстить за лошадей Теодоро. Отпусти их, чтобы ничего не случилось». Поговори так с судьей.

– А если он меня еще что-нибудь спросит?

– Плачь. Спустись в Янауанку завтра пораньше, – сказал Чакон, исчезая.

Игнасия провела ночь, ворочаясь на овчине, но в шесть утра с покрасневшими глазами спустилась в Янауанку и, склонив голову, перешла через площадь. Тень жандарма преграждала ей путы Трепеща, Игнасия сняла сомбреро, но жандарм, которому Мерещилась лишь водка, этого не заметил. Игнасия пошла дальше, но, увидев за полквартала большой особняк в три этажа, чьи розовые стены, голубые двери и зеленая крыша царили над любым пейзажем, заколебалась и отступила. Как пьяная, бродила она по городу до полудня и лишь в двенадцать предстала перед охраняемым подъездом.

– Проходи, дорогая, проходи, – сказал судья Монтенегро, поправляя шляпу. – Что это такое мне рассказывает Куцый?

– Чистейшую правду, сеньор судья. Мой муж шатается по всей провинции с неизвестными. Убить тебя хотят, для того и пришли.

Судья Монтенегро только что позавтракал большой чашкой шоколада, и сейчас она наконец оказала должное действие на его печень – он позеленел.

– Я знал, что твой муж пришел с вооруженными людьми, – сказал судья, – и не нуждался в твоем предупреждении.