– Я знал, что твой муж пришел с вооруженными людьми, – сказал судья, – и не нуждался в твоем предупреждении. Ну да все равно. Зато теперь я знаю, что ты женщина порядочная. Ты хорошо сделала, что меня предупредила. Если бы ты всегда так поступала, можно было бы избежать несчастий.

– Я хочу, чтобы у моих детей был отец, судья.

– А что собирается сделать твой муж?

– Убить тебя и разграбить твою усадьбу, если не отпустят коней его брата. Лучше бы отпустить их, судья. Мне страшно.

– Чего тебе страшно, женщина? Ты не виновна, я тебя защищаю как власть.

– За детей страшно, судья.

– Надо держаться закона, Игнасия. Если бы все эти лицемеры были, как ты! Знай: кто хорошо поступает, тем воздается сторицей. Чтобы это доказать, я отпущу лошадей.

– Эти люди пойдут на убийство. Отпусти, сеньор.

– Ради тебя отпущу. Заметь, не из-за страха перед твоим мужем. Я не собираюсь изменять своему обычаю или отступать от справедливости ради четырех дурней. – И он повысил голос: – Пепита, Пепита!

Донья Пепита, подслушивавшая за полуоткрытой дверью, вошла в залу, зеленоватая, как и он, от шоколада.

– Пепита, дорогая, спустись, переговори с секретарем, пусть от моего имени пойдет в участок, чтобы отпустили тех лошадей. Этот бедняга не виноват, что он родственник бандита. Сколько там лошадей, Игнасия?

– Девять, сеньор.

– Этот Теодоро богач. Девять лошадей! Ладно, ступай, дорогуша, пока.

– Спасибо, сеньор.

– Куда, говоришь, пошел твой муж?

– Где ему быть, сеньор? Этот человек позабыл собственный дом.

Черный костюм оттенил желтизну его зубов.

– Наверное, он там, где его любовницы. Говорят, твой муж… весьма…

– Да что вы, сеньор!

– Ладно, если что, сообщай. Тебе ничего не будет. Власти за тебя.

И в сердце судьи Монтенегро расцвела нежность к детям Совы.

Здесь мнения историков расходятся. Некоторые летописцы утверждают, что судья спросил у Игнасии, сколько у нее детей и как их зовут. Другие заверяют, что судья просто вынул бумажку в десять солей и вручил ее пораженной гостье.

– Купи-ка своим детям конфеток, Игнасия.

Отец детей, столь нежно взысканных высокой инстанцией, спешился в скалистом проходе меж отвесных скал.

– Это место называется Эрбабуэнараграк, – сказал Чакон, сияя глазами. – По обе стороны горы. В субботу он обязательно проедет здесь в Уараутамбо.

– Обязательно?

– Другого прохода нет.

Тощий ласкал брюхо винчестера.

– Здесь останется его кровь.

– Спрячем лошадей и подождем. Закуски и питья полно. Я пройду вперед и предупрежу, брошу камешек. Как бы не продырявить невинных.

– Скоро, погибнут все, кто сказал: «Эта земля моя», – провозгласил Тощий.

– Задача; что мы его не знаем, твоего судью, – огорчился Пис-пис. – Можем напасть на другого.

– Не волнуйтесь, я его знаю. Вы спите.

Ждали четверг, пятницу и субботу, двадцать четыре часа субботы и девятьсот шестьдесят часов сорока следующих суббот. Судья не появился. Члены Комитета по уничтожению самой большой свиньи в. Янауанке (как выразился Пис-пис) томились в Эрбабуэнараграке напрасно. Их не утешали ни карты, ни воспоминанья. Судья Монтенегро заперся в своем особняке. Обуянный внезапной меланхолией, он не выходил даже на судебные заседания. Доблестная жандармерия доставляла преступников ему на дом. И распространился слух, что, пока не схвачены активисты Комитета борьбы за бесплатную казнь самого жирного сукина сына (слова Пис-писа), судья не покинет своего жилища.