|
Тот курил огромную фарфоровую трубку. Голос прошептал ему прямо в ухо: - Ты все еще чувствуешь себя несчастным? Он отрицательно покачал головой, но не хотел, не мог еще обернуться. - А ты уверен, что не любишь ее больше? Тут он вспылил, резко обернулся, в глазах его вспыхнула ярость. - Какая же ты глупая! Неужели ты ничего не поняла? И все же нужно было, чтобы она обязательно поняла. Важнее этого ничего не было. А если не поймет она, то кто же еще будет способен понять? И вечно эта мания все сводить к самому простейшему, все сводить к женщине. Он стал нервно ходить по комнате и от злости отворачивался, проходя мимо нее. - Ну как ты не можешь понять, что главное - то, что произошло это со мной, именно со мной, со мной! Последние слова он фактически прокричал: - Только со мной, ибо я остался совсем один, в этом, если хочешь, все дело. Я оказался совершенно незащищенным, как будто вдруг стал голым. И я жил здесь один целых шесть месяцев. Если ты этого не понимаешь, то тогда ты... ты... Он чуть было не крикнул ей: "... ты недостойна быть здесь! " Но он вовремя остановился. И замолк с сердитым или, скорее, насупленным видом, какой бывает у мальчишек, только что переживших глупую ссору. Ему хотелось бы узнать, что же теперь после его криков думает Кэй, каким у нее стало выражение лица, но он упрямо не смотрел в ее сторону и, засунув руки в карманы, принялся зачем-то разглядывать пятно на стене. Почему она не помогает ему? Разве сейчас не самый подходящий момент для нее, чтобы сделать первый шаг? Неужели же она все сводит к глупой сентиментальности и воображает, что его история всего лишь вульгарная драма рогоносца? Он сердился на нее. Даже ненавидел. Да, готов был ее возненавидеть. Он немного склонил голову набок. Мать ему говорила, что в детстве, когда, набедокурив, он хотел это скрыть, то всегда склонял голову к левому плечу. Он решил рискнуть и посмотреть на нее буквально одним глазом. И увидел, что она плачет и одновременно улыбается. На ее лице, где еще были заметны следы слез, можно было прочесть такую радостную растроганность, что он просто не знал, что же теперь ему делать и как себя вести. - Подойди сюда, Франсуа. Она была достаточно умна, чтобы не отдавать себе отчета в том, как опасно было называть его так в этот момент. Значит, она была настолько уверена в себе? - Подойди сюда. Она говорила с ним как с упрямым, упирающимся ребенком. - Подойди. И в конце концов он, вроде бы нехотя, подчинился. Она должна была бы выглядеть смешной в халате, который волочился по полу, в огромных мужских шлепанцах, без косметики на лице, с растрепавшимися за ночь волосами. Но она не казалась ему смешной, поскольку он все же направился к ней, пытаясь сохранить недовольный вид. Она обняла его за голову и положила ее на свое плечо, прижалась щекой к его щеке. Она не целовала его, но и не отпускала от себя, чтобы он ощутил ее тепло, ее присутствие. Один глаз у него оставался открытым. Он упрямо сохранял остатки ярости, не давая им улетучиться. Тогда она произнесла совсем тихо, так тихо, что он, наверное, не различил бы слов, если бы губы, которые их произносили, не были прижаты к самому его уху: - Ты не был так одинок, как я. |
