Когда в один из таких дней они шли с работы, юркий пройдоха Ринк поравнялся с Холмсом и вполголоса сказал:

— Не зли ты его! Он ведь когда-нибудь всё равно доберётся до тебя со своей «хлесталкой».

— Очень возможно. — Пожал плечами Холмс. — Из реки сухим не выйдешь, а из болота и подавно.

— Ему лучше угождать! — вздохнул маленький ловкач.

— Не обучен! — усмехнулся Шерлок. — Но за советы и сочувствие спасибо.

— Я ж помочь хочу! — с некоторым смущением бросил Ринк, и всю остальную дорогу оба молчали.

Два дня спустя произошёл случай, который ещё сильнее поднял бывшего сыщика в глазах каторжников.

Уже неделю шли проливные дожди. Работать приходилось в грязи и слякоти, возить тачки сделалось тяжело и опасно, и все были злы до ужаса — и заключённые, и охрана.

Однажды разразилась гроза. Дождь превратился в ливень, стало темно, словно наступила ночь, и молнии, чиркая в темноте, так и били в землю, совсем близко от карьера. Не на шутку испуганный, начальник охраны приказал:

— Прекратить работу! Переждать грозу!

Охранники попрятались в редких кустах, росших по краю карьера и под навесом внизу. Часть заключённых, из тех, что считались «примерными», присоединились к ним. Остальные либо втиснулись в ниши, выбитые кирками в стенах карьера, либо прикрылись пустыми тачками и с унылым видом сидели так, принимая непрошеный душ.

Дождь был не особенно холодный, но падая стеной, непрерывно, становился невыносимым, вызывал озноб, доводил до исступления.

— Бог знает, что такое! — не выдержал через некоторое время кто-то. — Да ведь это же до вечера! Надо вернуться в лагерь! Эй, есть тут кто-нибудь? Охрана!

— Ведите нас по домам! — поддержали его несколько голосов. — Что мы, скоты, что ли? Подохнуть можно под этим дождём!

Раскаты грома заглушали вопли недовольных. Молнии вонзались в склон холма уже совсем близко от карьера, и многим сделалось страшно.

— Этак станешь, и похоронить нечего будет! — прошептал беззубый Хик и перекрестился.

— Заткнись ты! — огрызнулся сидевший с ним рядом Джон Клей. — Тебя и так не в мраморном склепе похоронят.

Гром ударил снова, и склоны карьера содрогнулись от этого грохота, а вслед за ним вдруг послышался отчаянный вопль:

— Спасите! Помогите!!!

Из-за жёлтых куч щебня вынырнул человек в облепивших тело тюремных лохмотьях и, путаясь в кандалах, спотыкаясь, посыпался вниз, на дно карьера. За ним выросла громадная фигура и с рёвом, похожим на пароходный гудок, ринулась следом.

— Матерь Божия! — пискнул Ринк. — Это же Берт Свенсон. А за ним Джим Фридли гонится... Пьян, как пивная бочка!

— Уб-б-бью! — ревел охранник, потрясая револьвером и, к ужасу зрителей, всё ближе настигая свою жертву. Свенсон пытался спрятаться среди сбившихся в кучки заключённых, но все шарахались от него, как от зачумлённого. Они хорошо знали, что пьяный Фридли выпалит, не раздумывая, а раз уж почему-то он выбрал жертвой именно Берта, то и выпалит именно в него, но попасть может в любого, кто окажется рядом.

Вспышка молнии на миг ярко осветила и преследуемого, и преследователя и все увидели, что искажённое лицо Свенсона сделалось похоже на гипсовую маску, слепок с трагической маски греческого актёра. При этом фигура Джима в голубоватом свете выглядела ещё громаднее и страшнее. В ней почудилось всем нечто первобытное, непреодолимое, зверское. Заключённых охватил трепет.

В этот момент Свенсон зацепился кандалами за ручку чьей-то перевёрнутой тачки, пошатнулся и упал на одно колено. У него вырвался дикий возглас. Преследователь был уже в нескольких шагах, и в наступившей на мгновение тишине было хорошо слышно, как щёлкнул курок его револьвера.