|
- Нравится вам водка? - спросил я. Она поежилась: - Немного крепка. Но не могла же я оскандалиться перед Альфонсом. Отбивные были что надо. Я съел две большие порции, и Патриция тоже ела с аппетитом, которого я в ней не подозревал. Мне очень нравилась ее простая и непринужденная манера держаться. Без всякого жеманства она снова чокнулась с Альфонсом и выпила вторую рюмку. Он незаметно подмигнул мне, - дескать, правильная девушка. А Альфонс был знаток. Не то чтобы он разбирался в красоте или культуре человека, он умел верно определить его сущность. - Если вам повезет, вы сейчас узнаете главную слабость Альфонса, - сказал я. - Вот это было бы интересно, - ответила она. - Похоже, что у него нет слабостей. - Есть! - Я указал на столик возле стойки. - Вот... - Что? Патефон? - Нет, не патефон. Его слабость - хоровое пение! Никаких танцев, никакой классической музыки - только хоры: мужские, смешанные. Видите, сколько пластинок? ВсT сплошные хоры. Смотрите, вот он опять идет к нам. - Вкусно? - спросил Альфонс. - Как дома у мамы, - ответил я. - И даме понравилось? - В жизни не ела таких отбивных, - смело заявила дама. Альфонс удовлетворенно кивнул: - Сыграю вам сейчас новую пластинку. Вот удивитесь! Он подошел к патефону. Послышалось шипение иглы, и зал огласился звуками могучего мужского хора. Мощные голоса исполняли «Лесное молчание». Это было чертовски громкое молчание. С первого же такта все умолкли. Альфонс мог стать опасным, если кто-нибудь не выказывал благоговения перед его хорами. Он стоял у стойки, упираясь в нее своими волосатыми руками. Музыка преображала его лицо. Он становился мечтательным - насколько может быть мечтательной горилла. Хоровое пение производило на него неописуемое впечатление. Слушая, он становился кротким, как новорожденная лань. Если в разгар какой-нибудь потасовки вдруг раздавались звуки мужского хора, Альфонс, как по мановению волшебной палочки, переставал драться, вслушивался и сразу же готов был идти на мировую. Прежде, когда он был более вспыльчив, жена постоянно держала наготове его любимые пластинки. Если дело принимало опасный оборот и он выходил из-за стойки с молотком в руке, супруга быстро ставила мембрану с иглой на пластинку. Услышав пение, Альфонс успокаивался, и рука с молотком опускалась. Теперь в этом уж не было такой надобности, - Альфонс постарел, и страсти его поостыли, а жена его умерла. Ее портрет, подаренный Фердинандом Грау, который имел здесь за это даровой стол, висел над стойкой. Пластинка кончилась. Альфонс подошел к нам. - Чудесно, - сказал я. - Особенно первый тенор, - добавила Патриция Хольман. - Правильно, - заметил Альфонс, впервые оживившись, - вы в этом понимаете толк! Первый тенор - высокий класс! Мы простились с ним. - Привет Готтфриду, - сказал он. - Пусть как-нибудь покажется. x x x Мы стояли на улице. Фонари перед домом бросали беспокойный свет на старое ветвистое дерево, и тени бегали по его верхушке. На ветках уже зазеленел легкий пушок, и сквозь неясный, мерцающий свет дерево казалось необыкновенно высоким и могучим. Крона его терялась где-то в сумерках и, словно простертая гигантская рука, в непомерной тоске тянулась к небу. Патриция слегка поеживалась, - Вам холодно? - спросил я. |
