А
завтра пришлю вестового — пусть привезет подушки и одеяло. Однако где я сейчас
достану фунэ, чтобы поспеть к вахте на свой клипер?
Оказывается, Окини-сан, пока он спал, уже наняла лодочника на весь месяц их
контракта. Мало того, женщина проводила его до пристани и не покинула мичмана,
пока фунэ не подгребла к корабельному трапу. Только тогда она попрощалась с ним,
и с палубы корабля мичман застенчиво пронаблюдал, как в темноте рейда медленно
растворяется белое пятно ее одежд. Издалека донесло певучий голос молодой
женщины:
— Саёнара, голубчик! До-си-да-ня...
Чайковский с «манилой» в зубах гулял по шканцам.
— Теперь, — сказал он, — за все время стоянки в Нагасаки за вас я спокоен: еще
не было случая, чтобы молодой офицер, взявший в жены японку, опоздал на вахту!
Да и вам лучше, милейший: меньше будете шляться по ресторанам...
После четырех часов вахты Коковцев с нетерпением отсчитывал склянки: корабли
эскадры синхронно отбили первую, вторую, третью. Атрыганьев соизволил явиться с
берега на рассвете.
— Ладно, — отмахнулся он от упреков. — Уж ты прости, Вовочка: не был я на
Кронверкском, никакой Оленьки и в глаза не видывал. Все выдумал нарочно, чтобы
твои эполеты, чуть-чуть забрызганные морем, потеряли блеск наивной
гардемаринской святости. Вахту принял. Сейчас отходит вельбот...
Вестовой, помимо подушек, прихватил из офицерского буфета ложки, ножи и вилки.
Качнув серьгой в ухе, он сказал:
— Вашбродь, а чем кушать будете... палками? Уж я ими ковырял, ковырял — все мимо
рта просыпалось. Извиняйте нас!
День обещал быть жарким. Стенка дома была заранее раздвинута, в глубине комнаты,
будто вписанная в тонкую рамочку, Окини-сан показалась мичману лучезарным идолом
любви.
— Я тебя так жду... голубчик! — произнесла она.
Из широких рукавов кимоно выплеснуло две руки.
И нечаянно сложилась ласковая семейная жизнь.
* * *
Коковцев принадлежал к поколению, юность которого овеяли победы русского оружия,
под громы Шипки и в блеске молнии Плевны, когда Россия несла свободу
родственному народу Болгарии. Но зато юность омрачил Берлинский конгресс,
унизивший достоинство России...
Лондон постоянно был озабочен: где только можно и любыми способами ослаблять
могущество России, которая не боялась противостоять великобританской экспансии,
ставшей уже глобальной. Переживаемый конфликт с Пекином тоже имел английскую
подкладку: политики Уайтхолла натравливали китайцев на войну с Россией, на
эскадре Лесовского уже поговаривали, что, очевидно, скоро предстоит плавание в
Чифу, дабы забрать из Китая русского посланника и все посольство с его архивами.
— Бес их там разберет! — судачили в кают-компании «Наездника». — Ну, с моря-то,
положим, мы на своих калибрах всех мандаринов раскатаем. А что, если они
вломятся в наши пределы от Кульджи, где мы даже гарнизонов не держим?
Атрыганьев закрутил усы и расправил бакенбарды:
— Я, — начал он, — терпеть не могу английских газет и посему читаю их
внимательно. «Таймс» обрадовал: Пекин обзавелся «китайским Бисмарком», правда,
не железным, а ватным — Ли Хун-чжаном, а теперь якобы обнаружился «китайский
Наполеон» по прозванию Цзо Цзунь-тань... Было бы жестоко с моей стороны
требовать, господа, чтобы вы запомнили эти имена, но всетаки я осмелюсь выделить
их из нашей истории... Ленечка, а что вы там принесли с берега?
Эйлер радостно показал приобретенную вазу:
— Мне ее продали как редчайший фарфор «амори».
— Вы у нас молодцом! Если родственники просили вас купить у японцев макитру
пошире, чтобы варить в ней вассер-суп на все знатное семейство фон Эйлеров, так
я от души вас и поздравляю. |