Изменить размер шрифта - +
Но в
Цусиме все было иначе, тогда еще не угасли надежды, а теперь... Утром он ощутил
жар и озноб. Телеграф принес новость: в Иркутске восстание, власть захватил
некий «Политический Центр» ("центропуп», как его окрестили сибиряки),
составленный из эсеров и меньшевиков. Хрен редьки не слаще, но этот «центропуп»
задержал белочешские эшелоны, стремившиеся к причалам Владивостока, где японцы
обещали чехам корабли для отъезда в Европу. Иркутск соглашался пропустить чехов
далее, если они сдадут Колчака с его штабом и правительством, если не тронут
вагонов с золотом, которые тащил за собою «маргариновый диктатор».
Чехи сдали Колчака, сдали его штаб, сдали и золото.
Коковцев не успел добраться до Иркутска, когда Колчак был уже расстрелян, а его
труп, опущенный в прорубь, подхватила стремительная Ангара и понесла адмирала к
Ледовитому океану.
* * *
Коковцев с трудом помнил, как он выбрался со станции Зима, в сильном жару, почти
в бредовом состоянии. За десять тысяч колчаковских бонов чехи согласились взять
адмирала в приемный покой своего бронепоезда «Орлик», который двигался в
арьергарде их эшелонов. На станции Иннокентьево, в семи верстах от Иркутска, они
сказали Коковцеву, что дальше не повезут его, ибо у них существует соглашение с
иркутскими властями — ни в каком обличье не перевозить русских офицеров.
Коковцев нанял на станции извозчика до Иркутска:
— Вези меня в любую больницу, какая ближе...
Коковцев попал в «солдатскую» больницу на Семеновской улице, где больные лежали
даже на лестничных ступенях, врачи и сестры перешагивали через тифозных.
Дежурный врач сказал:
— Извините, но вы, кажется, офицер, а всем офицерам сначала следует пройти
регистрацию в ревкоме. Если ревком не будет возражать, я вас приму. Но, сами
видите, надежд на излечение очень мало, лекарств в больнице нету.
Впрочем, врач подсказал, как избежать регистрации, дав адрес частной клиники
братьев-врачей Бондаревских в Глазковском предместье города. Бондаревские
сказали Коковцеву:
— У нас такса: две недели — две тысячи... Есть?
— Бонами или керенками? — пошатнуло Коковцева.
— Кому нужны боны Колчака? Клади керенками...
Они лихо выпотрошили ему карманы, но не столько лечили, сколько запугивали
декретами, которые обязывали Коковцева предстать перед властью «центропупа».
Коковцев говорил о себе, что он школьный учитель, потерявший семью. Напрасно!
Бондаревские без разговоров вышвырнули его на улицу, еще слабого, сразу же как
миновали две недели. В Казанском соборе, куда Владимир Васильевич забрел, желая
погреть свои старые кости, ему опять повстречался тот же полковник генштаба.
— Вы теперь кто? — спросил он, крестясь.
— Притворяюсь учителем.
— А я политическим ссыльным. Регистрацию прошли?
— Что вы? Не дай Бог.
— Я тоже решил не соваться в эту петлю. — Он сказал, что еще можно бежать в
Монголию. — Но вот беда: монголы бумажных денег не берут, им давай только чистое
золото... Нету?
— Откуда у меня золото? — пожался Коковцев.
— Надо пробиваться к японцам... Иены есть?
Иен не было! Но теперь Коковцев пожалел об этом. В канун отъезда Колчака из
Омска в штабе потрошили мешки с японскими деньгами, все брали сколько хотели, а
Владимир Васильевич... постеснялся. Он сказал полковнику, что Сибирской
флотилией командует его приятель по Балтийскому флоту, контр-адмирал Жорка
Старк, — только бы до него добраться:
— Уж как-нибудь! Миноносец от него получу.
Быстрый переход