|
В тамбуре растопырился пулемет-"кольт», вдоль коридора тянулась пирамида с японскими карабинами системы «арисака». Саламаха, шагая сзади, очень ловко выудил из кармана Коковцева бельгийский браунинг. Пинок в зад не столько оскорбил, сколько ускорил движение адмирала навстречу гибели... Семенов гулял по салону, обставленному как хорошая гостиная, он был в кавалерийских галифе и шелковой сорочке. Его распухшая от алкоголя морда выглядела вполне добродушно. На спинке стула висел желтый мундир офицера Забайкальского казачьего войска. — Ну, что? — спросил он. — Попался? Спокойно им был выслушан подробный рассказ адмирала. — А зачем врешь? — спросил Семенов, смачно зевая. — Беда мне с этими адмиралами... Сколько с Колчаком грызлись, а теперь тебя черт принес. Думаешь, я тебе поверил? Или эти краснозадые в патруле такими уж были дурачками? — Выходит, что дурачками, — сказал Коковцев. — Но я-то не дурак! Когда выехал из Москвы? Что тебе надо в моих краях? И что велено у меня тут вынюхать, а? Саламаха с приятной улыбкой обрушил адмирала на ковер. Потом показал Семенову браунинг, блещущий никелем. — Вот у него, гада, что было... Григорий Михайлыч, может, сразу тащить в третий вагон? — спросил он атамана. — Погоди. Сначала общупай его до костей... В карманах было пусто. Но бандитов удивил наручный браслет Коковцева: «МИННЫЙ ОТРЯД. ПОГИБАЮ, НО НЕ СДАЮСЬ». — Кажется, не врет... — заметил Семенов. Коковцеву было страшно. Саламаха заставил его вытянуть руку с браслетом на столе, под нее подложил японскую газету, чтобы не просыпались мимо золотые опилки. Он стал распиливать браслет напильником, а Владимир Васильевич в смятении чувств вычитал заголовок статьи: «АЗИЯ ДЛЯ АЗИЯТОВ. XX век станет золотым веком для утверждения теории единения всех цветных народов против белых!» Саламаха успел сделать только надрез на браслете, как раздалось шипение пара, и вровень с вагонами Семенова остановился японский бронепоезд, прибывший от пограничной станции Маньчжурия. — Убирай все это дело, — велел Семенов ротмистру. В салон бодро вошел генерал Оой, которому Коковцев и заметил по-японски, что Танаки в «Ници-Ници» пишет одно, а на деле получается совсем другое. Он сказал: — Я не успел еще ступить на эту землю Забайкалья, как сразу же меня избили, ограбили... Оой-сан с улыбкой вручил ему свою визитную карточку: — Пусть она послужит для вас пропуском... куда угодно! С визитной карточкой японского сатрапа в кармане английского френча Коковцев остался в незнакомом русском городе, где все вызывало в нем отвращение — заборы, дома, люди, деревья, похабщина в разговорах. Ему хотелось тепла и покоя. Впереди него плелся по улице прохожий, который вдруг сделал круг, будто пьяный, но тут же выровнялся и пошел далее нормально, как все люди... Коковцев, ошеломленный, крикнул: — Геннадий Петрович, это я... постой! Атрыганьев спросил его как ни в чем не бывало: — Слушай, Вовочка, а бывал ли ты в кегельбане Бернара на Пятой линии Васильевского острова? Вот каким он стал: жилистый старик с длинною бородой, висок отмечен следом пули. — Да, бывал у Бернара, и не раз, — отвечал Коковцев. — Значит, и ты состарился, дружок... Ах, если б можно было вернуться на клипер «Наездник» и начать все сначала! Атрыганьев двинулся дальше, время от времени описывая круги, с утоптанной тропы он сворачивал в сугробы... * * * Он уводил Коковцева в село Кокуй на Шилке, где впервые в русской истории был поднят гордый флаг Амурской флотилии. |
