Обещают дать шелку для пошива новых
флагов...
Коковцев вовремя вспомнил Атрыганьева.
— Нет уж, — сказал он. — Торговля не по моей части. Ты вот смеешься, Жорж, над
Никифоровым, который пять рублей в месяц имеет, а ведь он «ням-ням» на свои
кровные. Премьер!
— Мне премьер — не пример. Чего ты меня учишь?..
Подобру-поздорову самураи из Приморья не уходили, притворяясь перед миром, будто
они охраняют «порядок», немыслимый при наличии коммунистов. На самом же деле
японцы охраняли те дивизии белогвардейцев, скопившиеся под городом, и те
невообразимо колоссальные склады, сваленные Антантой на причалах Владивостока
еще для нужд армии Колчака; японцы набивали русским сырьем брюха своих
пароходов, а говорить о лососине, которую черпали из наших морей, даже не
приходится: в эти годы японцы могли есть икру ложками, словно рисовую кашу.
Самураи — большие мастера на всякие перевороты, но во Владивостоке, как они ни
старались, из переворотов у них получились «недовороты». В начале лета на улицах
города снова разразилась стрельба, и Старк, боясь вмешиваться в «политику»,
попросил Коковцева позвонить в японскую комендатуру:
— Скажи ты им, чтобы навели наконец порядок!
Коковцев кричал в трубку телефона по-японски:
— Вы собираетесь что-нибудь делать?
— Нет, не собираемся. Нам надоело вмешиваться в русские дела, тем более что
любая наша акция вызывает реакцию среди американцев. На этот раз мы решили так.
С вечера ляжем и будем спать всю ночь, накрывшись одеялами с головой. А утром мы
признаем ту власть в городе, которая победила ночью...
Из этого ответа стало ясно, что братцы-мошенники Меркуловы, захватившие власть в
городе, были ставленниками японцев. На кораблях флотилии Старк сразу же заменил
комиссаров священниками. Однако самураи чувствовали: сделали то, да не совсем
то, что хотелось бы! Переворот грозил обернуться новым «недоворотом», и тогда из
Порт-Артура на японском крейсере примчался во Владивосток атаман Семенов.
Политическую деятельность будущего «императора» Приморья он начал (как это и
водится среди атаманов) с устройства банкета, из-за стола которого и был вынесен
на руках почитателями его талантов. Давид Бурлюк с удивительным проворством
скатал свои шедевры в трубки и спешно уехал в Японию — устраивать там новую
выставку картин.
Коковцев воспринял «меркуловщину» с равнодушием:
— За эти годы я этих переворотов столько уже на смотрелся, что с меня хватит...
Лишь бы дали умереть мне спокойно!
Семенов, проспавшись, выходил на балкон гостиницы «Тихий океан» с салфеткой на
шее и, поднимая чарку, кричал «ура» самому себе. На подступах к Владивостоку
гремели пушки: это каппелевцы начали сражение с семеновцами — шла борьба за
власть: кто кого? Оренбуржцы и енисейцы просили прощения у Советской власти.
Сергей Третьяков, товарищ министра внутренних дел, требовал «отдать плечистым
Малютам на растленье малютку утр». А по улицам надсадно скрипели дроги: с фронта
везли гробы, в которых лежали убитые юнкера и гардемарины, почти мальчишки. Тут
даже самураи поняли, что из переворота вышел «недоворот» — самый настоящий!
Старк в эти дни спрашивал Коковцева — не было ли в его роду немцев, поляков,
французов или еще кого-либо, только бы не русских. Коковцев представил свою
генеалогию:
— Возможно, что в каком-то из нисходящих колен мои предки и роднились с
иностранцами. Но точно могу указать лишь приток негритянской крови в
царствование Екатерины Великой. |