|
.. — А потом? — спросил Коковцев. — Добункеруемся в Гензане и пойдем до Шанхая. Целая пачка выстрелов: убегавший отстреливался. — А потом? — Пропьем ватные штаны и разбежимся. У меня к тебе просьба! Никто не хочет вести миноносцы. Сколько было офицеров, а сейчас все жмутся по углам: мол, подождем большевиков, поглядим, что и как, может, и при них выживем... Коковцев сжался в глубине кресла, вспоминая Владивосток своей юности: в ушах еще звучал вальс «Невозвратимое время». Он встал: — Хорошо, я поведу миноносцы. Но с одним условием: никакой шантрапы, вроде семеновцев или каппелевцев, брать не стану. Едино лишь возьму семьи беженцев, ну и калек... до Гензана. Последний раз в жизни он поднялся на мостик миноносца. * * * Гензан! Салют наций — двадцать один выстрел, и еще дали тринадцать выстрелов — салют кораблям в гавани. В отсеках плакали дети... Первый вопрос, который задал Коковцев, был таков: — А что слышно из России, господа? Издали родина казалась другой — в святочном нимбе... Японцы советовали просить подданства США, искать работу в Корее или оставаться в Маньчжурии. Коковцев навестил Старка: — Кажется, пришло время прощаться, Жорж? — Умоляю тебя — доведем эти коробки до Шанхая... В самом конце года флотилия бросила якоря на шанхайском рейде, и здесь, в космополитическом городе, насыщенном всякими соблазнами, команды миноносцев ударились в такой разгул, что всем чертям тошно стало. Только погодя, очухавшись от пьянства и скандалов по кабакам Шанхая, матросы стали посматривать на яхту «Адмирал Завойко», поднявшую красный флаг: — Эй, завойковцы! Вы что, в Россию собрались? — Домой, — отвечали с яхты. — Может, и нас прихватите, а?.. Командир яхты стал вроде консула РСФСР: — Имею на руках воззвание ВЦИК об амнистии всем матросам и офицерам флотилии, но амнистия действительна лишь в том случае, если верне во Владивосток и свои миноносцы. Относительно же амнистии для адмиралов распоряжений я не имею... Ясно и доходчиво. Старк сказал Крковцеву: — Сейчас забункеруемся и махнем дальше — на Филлипины. Манила не манила! Владимир Васильевич ответил: — Жорж, я уже нагулялся по белу свету... во как! — Он провел рукою по горлу, — Веди миноносцы сам. Хоть к черту на рога. А я останусь здесь. Все ближе к России... Последний раз Коковцев вдохнул теплый запах машин миноносца. Он оторвался от поручней трапа почти силком, будто от рук прекрасной женщины, разлюбившей его, — навсегда! В русском клубе Шанхая, обедая среди соотечественников, осевших здесь задолго до революции, Коковцев убедился, что предлагать флоту Гоминдана свои услуги нет смысла: китайцы ориентировались на Америку и Японию, их устраивали инструкторы из немецких офицеров, и в памяти Коковцева снова всплыли эти горькие слова: vae victis... Русские оседали в Китае «гнездами», имея тяготение к Харбину, типично русскому городу с русской администрацией. Переполненный город с населением во много сотен тысяч жителей Сунгари делила на два обособленных мира. «Новый город» с бульварами и магазинами населяли люди побогаче, управлявшие КВЖД и антисоветскими заговорами. «Пристань» — торгово-промышленный центр Харбина с тихими переулками, как в русской провинции, из окон домишек, обсаженных подсолнухами, виднелись обширные посевы пшеницы и маковые поля, тут кричали поезда и пароходы — жители «Пристани» обслуживали магистраль КВЖД, а все их жизненные помыслы сводились к получению советского паспорта. |
