Когда он уже заснул, его посетил сон – но не похожий ни на обычное сновидение, ни на ночной кошмар.

Он бежал, стремительно несся на всех четырех лапах. Травинки и ветви кустарника с ошеломляющей скоростью мелькали мимо. Если бы он не чувствовал под лапами землю, то подумал бы, что летит.

Какое‑то существо, испуганное его внезапным появлением, на мгновение оцепенело, а потом стремглав метнулось в сторону. Кролик, кто же еще! Слишком мелкая добыча. Он искал более крупную.

Он вылетел из травы, и олени в ужасе кинулись во все стороны. У Эхомбы была по крайней мере минута, чтобы оглядеться и выбрать подходящую жертву – времени больше чем достаточно. Его выбор пал на матерого оленя‑вапити. У того не было ни малейшей надежды спастись. Эхомба взвился в прыжке, и его могучие челюсти сомкнулись на горле оленя. Бык мотал головой, пытался сбросить врага, достать его длинными рогами, но смерть уже настигла его и продолжала сжимать в своих объятиях.

Хлынула кровь, и каждая жилка Эхомбы, каждый нерв радостно затрепетали. Олень опустился на колени, затем упал, несколько раз дернулся и издох.

Эхомба развалился на земле, положил лапу на тушу и принялся пожирать добычу. Утомленный охотой, он до полудня насыщался, потом отдыхал до первых вечерних сумерек. С наступлением вечера встал и направился в заросли. Там он нашел ручей и долго пил.

Отыскав небольшую полянку, Эхомба устроился на отдых в тени деревьев, усыпанных желтыми цветами. Первым делом он принялся умываться. Наконец, сытый, довольный, он тяжело перевалился на бок и погрузился в дрему. Его сон был глубок, но, несмотря на это, далекого хруста сломанной ветки было бы достаточно для мгновенного пробуждения. Во сне его лапы подергивались.

У Эхомбы, лежавшего возле костра, судорожно дернулась левая нога…

Голова у Алиты кружилась. Не из‑за того, что он долго гонялся за собственным хвостом – забава, которой он предавался, когда был совершенно уверен, что никто не видит. Голова кружилась от непривычных ощущений, от попыток сохранить равновесие, устоять в непривычной позе. При каждом шаге ему казалось, что он вот‑вот упадет. Но несмотря на это, он все же не падал.

Ради всех бегающих, прыгающих, плавающих и летающих, скажите, что случилось с его передними лапами?!

А с глазами? С ушами, с носом? Он, правда, по‑прежнему видел, но чувствовал себя полуслепым. Его зрение, которым он так гордился, ослабело, утратило четкость. Далекие предметы казались размытыми, сливались с окружающим фоном. Он видел мир словно сквозь дождь. Цвета были нарушены, а многие оттенки полностью отсутствовали. Это было ужасно.

Со слухом тоже творилось что‑то странное: казалось, мир замолк. Он словно бы лишился защитной брони, сплетенной из множества шорохов, рождаемых живыми существами. Он слышал только тех, кто был совсем рядом.

Что касается чудесного мира запахов, то его отсутствие было похоже на ту же болезнь, которая поразила его зрение. Чтобы учуять что‑нибудь, приходилось напрягаться, упорно внюхиваться в самые простые запахи, при этом те ароматы, которые ему удавалось определить, были настолько однообразны, что ловить их уже не имело смысла.

Даже лишь для того, чтобы удержать свое смехотворное тело от падения, требовалось постоянное внимание. И еще он осознавал – пусть даже смутно, – что его тело, пусть невысокое, гораздо лучше тех, что двигались рядом. Он испытывал слабость, он был растерян и поэтому инстинктивно попытался найти убежище.

Неподалеку было огороженное место, которое, казалось, обещало наградить его уединением, дать возможность осмотреться, понять, что же произошло. Он очень мало знал об окружающем мире, почти ничего в нем не понимал, так что неудивительно, что ему было плохо и неуютно.