ДЖОРН АПОСТОЛ ГОСПОДА.

Амальфи смял бумажку и швырнул ее на обожженный бетон космопорта.

– И да будет так, – произнес он.

Эстелль посмотрела вниз на комок желтой бумаги и затем снова перевела взгляд на посуровевшее лицо Амальфи. – Вы знаете, что он хотел этим сказать? – спросила она.

– Да, я знаю, что он хотел этим сказать, Эстелль. Но я надеюсь, что ты никогда этого не узнаешь.

6. ОБЪЕКТ 4001 – АЛЕФНУЛЬ

Эстелль так никогда и не узнала этого – хотя по большому счету, в конце концов, сама она сама, в уме, совершенно не сомневалась по этому поводу – в том, что первый прорыв в проблеме, как преодолеть информационный барьер приближающегося Гиннунгагапа, появился на свет благодаря ее предложению своему отцу, что для познания Ничейной Земли необходимо проводить ее изучение с помощью пуль. Уэб и Эстелль, все таки были всего‑лишь детьми, и в последующие годы ни у кого не нашлось достаточно времени, чтобы уделить его детям; все оказались слишком заняты лихорадочными попытками собрать почти нематериальный объект, который должен был бы стать их пулей, которой надлежало пересечь Ничейную Землю в огромную, дополнительную, противоположную безграничность вселенной антивещества. И на какое‑то время, это предположение просто отставили в сторону в пользу поиска фактов; существовала необходимость в какой‑то прямой возможности определения современного энергетического уровня вселенной антивещества. Как только эти данные станут известны, можно было бы надеяться на точное определение даты надвигающегося мгновения катастрофы, и тогда бы они смогли точно знать сколь много или мало времени оставалось на приготовления для встречи лицом к лицу со смертью, если кто‑нибудь вообще и мог бы думать с достаточной степенью разумности перед лицом неминуемого и полного прекращения существования всякой разумности или всех значений – и сколько еще осталось времени для опытов, которые одни могли бы дать понятие самой концепции того, что должно произойти.

И конечно же, ни у кого не находилось времени на детей; и таким образом, они взрослели, игнорируемые всеми, последние дети, которых смогла увидеть вселенная. И совсем не удивительно, что они просто привязались друг к другу; они бы сделали это и при любых других обстоятельствах, потому, что не подлежали сомнению или вопросам те, уготованные им судьбы, которые бурлили в субмикроскопических завитках и сеточках нуклеиновых кислот их наследственности, сформировавшей их обоих друг для друга.

Эстелль взрослела в ее мире забывчивых взрослых и заняла среди них свое место, но без того, чтобы они заметили, во что она превратилась – в высокую, худощавую и гибкую, как тростинка, сероглазую, черноволосую, с белой кожей, спокойным лицом девушку – в красавицу. Эти старики были столь же иммунны к красоте, как они были иммунны и к юности; они были полностью счастливы тем, что могли использовать остро отточенное лезвие математического дарования Эстелль, которым они пользовались для разрешения некоторых своих проблем, но они просто не замечали, что она была и столь же прекрасна, да наверное и не стали бы обращать на это внимание, даже если бы и смогли это заметить. В эти дни они не видели больше ничего, кроме смерти – или по крайней мере, они считали, что уже лицезрели ее; Эстелль совсем не была уверена, что они столь же ясно видели ее, как например, она, ибо слишком уж долго они жили в презрении к ней.

Уэб сам не знал, нравилось ли это ему или нет. Он определенно удовлетворился тем, что оказался единственным Ново‑Землянином, у которого оказалось достаточно нормального смысла, чтобы заметить, как прекрасна Эстелль, но иногда его гордость чувствовала себя уязвленно из‑за отсутствия случайных взглядов или прямого любопытства; и иногда он подозревал, что и Эстелль это беспокоило так же мало, как в конце концов и всех остальных на Новой Земле, кроме самого Уэба.