|
— Какого черта этот тип в котелке несется ночью как угорелый? Главное дело — котелок напялил! — Он прав. Ведь он ехал по главной магистрали. Зачем же ругаться? — Ясно, прав. Потому-то я и ругаюсь. — А что бы вы сделали, если бы он в самом деле был неправ? — Тоже ругался бы. — Вижу, вы не прочь отвести душу. — Но тогда бы я ругался по-другому, — заявил шофер, сворачивая на авеню Фош. — С большей уверенностью. Понятно? — Не совсем. Сбавляйте скорость на перекрестках. — А я что делаю? Мостовые как маслом смазаны, будь они неладны! А зачем вы, собственно, спрашиваете, если все равно не хотите меня слушать? — Потому что я очень устал, — нетерпеливо проговорил Равик. — Потому что сейчас ночь. Потому что, если хотите знать, все мы словно искорки, гонимые неведомым ветром. Езжайте быстрее. — Вот это другое дело, — заметил шофер и с некоторым почтением коснулся пальцами козырька фуражки. — Теперь все понятно. У Равика неожиданно мелькнуло подозрение. — Послушайте, вы русский эмигрант? — Нет, но в ожидании пассажиров читаю всякую всячину. Не везет мне сегодня с русскими, подумал Равик. Он откинулся на спинку сиденья. Хорошо бы кофе, подумал он. Горячего, черного. Надеюсь, его хватит. Руки должны быть дьявольски спокойными. В крайнем случае Вебер сделает мне укол. Впрочем, все и так будет в порядке. Он опустил стекло и медленно вдохнул сырой воздух. II В маленькой операционной было светло, как днем. Комната походила на образцовую бойню. На полу стояли ведра с ватой, пропитанной кровью, вокруг были разбросаны бинты и тампоны, багрово-красный цвет торжественно и громогласно бросал вызов безмолвной белизне. Вебер сидел в предоперационной за лакированным стальным столиком и что-то записывал; сестра кипятила инструменты; вода клокотала, электрический свет, казалось, шипел, и лишь тело, лежавшее на столе, было ко всему безучастным — его уже ничто не трогало. Равик принялся мыть руки жидким мылом. Он мыл их с каким-то угрюмым остервенением, будто хотел содрать с них кожу. — Дерьмо! — пробормотал он. — Гнусное, проклятое дерьмо! Операционная сестра с отвращением посмотрела на него. Вебер поднял голову. — Спокойно, Эжени! Все хирурги ругаются. Особенно если что-нибудь не так. Вам пора бы к этому привыкнуть. Сестра бросила инструменты в кипящую воду. — Профессор Перье никогда не ругался, — оскорбленно заявила она. — И тем не менее спас многих людей. — Профессор Перье был специалистом по мозговым операциям. Тончайшая, виртуозная техника, Эжени. А мы потрошим животы. Совсем другое дело. — Вебер захлопнул тетрадь с записями и встал. — Вы хорошо поработали, Равик. Но что Поделаешь, коли до тебя орудовал коновал? — Все-таки... иногда можно кое-что сделать. Равик вытер руки и закурил сигарету. Сестра с молчаливым неодобрением распахнула окно. — Браво, Эжени, — похвалил ее Вебер. — Вы всегда действуете согласно инструкциям. — У меня есть определенные обязанности. Я не желаю взлететь на воздух. Здесь спирт и эфир. — Это прекрасно, Эжени. И успокоительно. — А некоторые таких обязанностей не имеют. |
