|
То была надежная, простая жизнь — с яростной борьбой за существование, напряженным трудом, усталостью по вечерам, едой, женщиной и тяжелым сном без сновидений. — Рюмку вишневки, — сказал он. На правой ноге умершей девушки была дешевая узкая цепочка из накладного золота — одна из тех побрякушек, на которые люди падки в молодости, когда они сентиментальны и лишены вкуса; цепочка с маленькой пластинкой, на которой выгравировано: «Toujors Charles» (1), запаянная так, что ее нельзя было снять с ноги; цепочка, рассказывавшая о воскресных днях в лесу на берегу Сены, о влюбленности и глупой молодости, о маленькой ювелирной лавчонке где-нибудь в Нейи, о сентябрьских ночах в мансарде... и вдруг — задержка, ожидание, страх, а Шарля и след простыл... подруга, дающая адрес... акушерка, стол, покрытый клеенкой, жгучая боль и кровь, кровь... растерянное лицо старухи... чьи-то руки поспешно — лишь бы отделаться — подсаживают в такси... дни мучений, когда лежишь, скорчившись, в своей каморке... и наконец карета «скорой помощи», клиника, последние сто франков, скомканные в горячей, потной руке, и... слишком поздно. —------------------- (1) Вечно твой Шарль (фр.). Заскулил приемник. Танго, гнусавый голос поет дурацкие куплеты. Равик поймал себя на том, что мысленно повторяет весь ход операции. Он проверял и контролировал каждое свое движение. Если бы его вызвали на несколько часов раньше, возможно, что-то и удалось бы сделать. Вебер звонил ему, но его не оказалось на месте. И только потому, что он слишком долго проторчал на мосту Альма, девушке пришлось умереть. Такие операции Вебер самостоятельно делать не умел. Безумие случайности. Нога с золотой цепочкой... Приди ко мне в лодку, сияет луна, — надрывался фальцетом тенор. Равик расплатился и вышел. На улице он остановил такси. — В «Озирис». «Озирис» был большой, солидный публичный дом с огромным баром в египетском стиле. — Уже закрываемся, — сказал швейцар. — Никого больше нет. — Никого? — Только мадам Роланда. Все дамы уже разъехались. — Ладно. Швейцар был в галошах. Он стоял на мостовой и с недовольным видом переминался с ноги на ногу. — Не отпускайте такси. Другое не так легко найти. Мы кончили работать. — Это вы уже сказали. А такси я себе достану. Равик сунул швейцару пачку сигарет в карман и через узкую дверь, минуя гардероб, прошел в большой зал. В баре было пусто. Он являл собой обычную картину недавнего ночного кутежа: лужи пролитого вина, опрокинутые стулья, окурки, запах табака, сладких духов и пота. — Роланда, — позвал Равик. Она стояла у стола, на котором лежала груда розового шелкового белья. — Равик, — сказала она, нисколько не удивившись. — Так поздно. Чего ты хочешь? Девушку или выпить? Или и то и другое? — Водки. Польской. Роланда принесла бутылку и рюмку. — Налей себе сам. Мне еще надо рассортировать и переписать белье. Сейчас придет машина из прачечной. Не перепишешь каждую тряпку в отдельности, эта банда все разворует, как стая сорок. Шоферня, сам понимаешь. Все они любят делать подарки своим подружкам. Равик кивнул. — Включи музыку, Роланда. |
