— Все правильно, — сказал Мельников вслух, — оно не настроено на меня. Оно не мое.

Откуда-то сзади послышались четкие и уверенные шаги. Оборачиваясь, Васек уже знал, что он увидит. Витек выходил из полутьмы — высокая и нескладная фигура. Вечная улыбка на неживом лице. Его страх, его монстр, его самый верный спутник.

— Слышишь, ты! — закричал Василий, переходя с быстрого шага на бег, — я теперь знаю, что тебя можно убить! До тебя можно добраться, и я вспомню, черт подери, вспомню, что случилось со мной в детстве! Я вспомню о зеркале!

Но Витек не ответил, ведь зеркала не могут разговаривать. Они лишь могут отражать тех, кто в них смотрится, приукрашивая или уродуя — каждое в меру своей испорченности.

* * *

В яркой огненной вспышке город лишился газа. Нет, сам газопровод остался в целости и сохранности, вот только пропан по нему уже не шел, иссякнув не то на входе в город, не то на выходе из земных недр. Но приписали это, естественно, взрыву — людская молва в поселении в последнее время отличалась недюжинной пластичностью.

В один из ярких солнечных дней конца июля Антонина Петровна Крутогорова — страдающая лишним весом и сердечным недугом учительница младших классов — поставила эмалированный чайник веселенькой желтой расцветки на одну из закопченных конфорок своей кухонной плиты. Отработанным движением повернула ручку плиты, и из конфорок обильно извергнулся бесцветный, но обладающий характерным запахом, газ, который, обтекая сосуд, стал возноситься к идеально белому потолку кухни Антонины Петровны.

Пухлой с расширенными суставами рукой педагог со стажем достала полупустой коробок спичек с яркой рекламой и извлекла одну спичку. Затем выверенным и четким движением (Антонина Петровна слыла в школе деспотом и обращалась с препорученными ей школярами, как злобный сержант какой-нибудь пограничной части обращается с рядовыми), она подняла спичку, твердо держа ее между большим и указательным пальцем. Но опустить ее не успела, потому что старый сердечный недуг, давний нелюбимый гость, решил, что этот день вполне подходит для того, чтобы взяться за хозяйку по-настоящему. Резкая боль, возникшая там, где сердце, помешала педагогу выдавить хотя бы слово о помощи — выпустив из непослушных рук спичку, Антонина Петровна тяжело упала на пол и спешно покинула этот мир, оставшись только в памяти коллег да в сердцах своего подшефного класса, выходцы из которого (те, кто впоследствии покинул город) уже через много лет вспоминали о своей бывшей мучительнице с грустью и теплотой, показывая приятелям свою пятерню со словами: «Наша первая учительница была строгая, но справедливая. Наказывала хоть и линейкой, а всегда за дело. И никогда, слышите, никогда не брала взятки!»

Конфорка шипела, как потревоженный джинн, который бесконечно долгое время выбирается из своей бутылки, и вскоре комната с наглухо закрытыми окнами (Антонине Петровне с ее тонким слухом очень мешал уличный шум. Педагог со стажем могла отдыхать только полной тишине.) была заполнена резко пахнущей смертью. Окажись сейчас в этом помещении кто-то, кто смог дышать этой смесью, он бы увидел, как по комнате гуляет мощное игривое марево, бросающее на белоснежный потолок причудливо извивающиеся тени.

Соседи Крутогоровой слева были в этот день в отъезде, а в квартире справа спал мертвым сном алкоголик Сева Иванкин, находящийся в глубоком запое с позавчерашнего дня, так что никто не мог засечь предательский запах газа.

Это продолжалось аккурат до вечера, когда примерно в десять часов в квартиру позвонил Костя Слепцов — родной племянник Антонины Петровны, который принес давно обещанные дидактические материалы. Не добившись ответа, Костя решил, что тетка куда-то вышла (мысль о том, что одинокой пожилой женщине негоже где-то шляться в четверть одиннадцатого вечера, просто не пришла Косте в не очень умную голову), и открыл дверь своим ключом.