– Я… я привез ее домой. Она была какая‑то заторможенная и все время держалась за голову, как будто старалась унять боль. Врачи не отпускали ее, но я знал, что ей лучше уехать со мной. Я уложил ее в постель, попробовал заговорить с ней, но она, казалось, не слышала меня. Я говорил ей то, о чем никогда раньше не заговаривал, но она не слышала меня.

Старик начал давиться от кашля. Холмен испугался, что кровь подступает к горлу, и поспешил приподнять ему голову, чтобы предотвратить удушье.

– Я любил ее, – продолжал Симмонс, тяжело дыша и сдерживая кашель, – может быть, слишком сильно любил.

Джон ничего не ответил.

– И сегодня вечером я рассказал ей то, о чем до сих пор молчал.

– Не говорите больше. Берегите силы.

Холмен почти не слушал старика, так как заметил, что сквозь простыню просочилась новая кровь.

– Нет, я должен рассказать вам, Холмен. Вы имеете право знать… Ведь вы тоже любите ее.

Симмонс потянулся к ножницам, но его руки бессильно упали на одеяло.

– Я… я ей не отец, Холмен. Эта сука, ее мать, призналась перед разводом, от кого у нее ребенок. Но мне было все равно. Я слишком любил девочку, сделал все возможное, чтобы не отдать ее матери. Она не могла заявить на суде, что Кристин не моя, не могла уличить себя в неверности. Она была слишком жадна и расчетлива для этого.

Едва уловимая злобная улыбка промелькнула на лице старика. Теперь Джон понял все: Симмонс считает Кристин своей дочерью, но знает, что это не так, и постепенно в его чувстве к ней появилось нечто, о чем девушка не подозревала, а сам Холмен мог только догадываться. Это было отвратительно, даже несмотря на отсутствие кровного родства. Джон почувствовал отвращение к этому жалкому старикашке.

– Я все рассказал ей сегодня вечером… поэтому она так поступила со мной.

– Нет, не поэтому. Я же объяснил вам, что это из‑за тумана. Симмонс углубился в раздумье и, казалось, не слышал Холмена.

– Для нее это было слишком, – забормотал старик, – она была так потрясена. Я проснулся, кажется, несколько часов назад… точно не знаю во сколько… она была здесь, стояла рядом. Я не погасил свет на случай, если ей что‑нибудь понадобится ночью. Она уставилась на меня пустым взглядом… что‑то прятала за спиной. – По его лицу потекли слезы. – Я… я хотел обнять ее… я не понял, – продолжал старик, с упреком глядя на Холмена. – Она подошла ко мне, – тут Симмонс невольно вздрогнул, – отбросила одеяло и всадила в меня ножницы.

Джон был сбит с толку. Казалось, папаша обвиняет себя. Говорит, что не понял. Как бы не так! Неужели он думал, что Кейси пришла заниматься с ним любовью? Неужели он так глуп и слеп? Бедная девушка… Что ей пришлось пережить… Вдруг отчаянный вопль прервал его мысли. Похоже, кричал Берроу.

Оставив умирающего, Холмен бросился вниз. Кажется, кричали в кабинете, оттуда же доносился треск ломаемой мебели. Открыв дверь, Джон в ужасе застыл у порога.

Инспектор Берроу стоял на четвереньках. Он был ранен в голову. А рядом возвышалась Кейси, сжимая в руке осколок большого старинного зеркала. В комнате царил погром. Девушка размахнулась, чтобы вонзить стекло в шею инспектора.

– Кейси! – крикнул Холмен.

Она обернулась, искра сознания промелькнула на ее лице. Кейси, улыбаясь, направилась к Джону. Он снова окликнул ее, на этот раз мягко. Улыбка сразу же исчезла. Безумная зарычала и бросилась на Холмена, целясь осколком ему в лицо.

Джон увернулся от удара и локтем отпихнул Кейси к стене. Он по опыту знал, что остановить ее можно только силой. Когда девушка отскочила от стены, ее сжатый кулак кровоточил.