|
То и дело во время обеда я чувствовал, что кожа моя горит, потом меня сотрясала дрожь, и хотелось подобраться поближе к камину. Я выпил немного вина и испытывал общее недомогание, но был в состоянии не обращать на это внимания до самого конца вечера, пока не поднялся, чтобы отправиться в постель. Остались только члены семьи, которые жили в доме, и еще двое гостей. Время перевалило за полночь. Когда я поднимался на ноги, у меня вдруг сильно закружилась голова. Я невольно пошатнулся, и в ту же секунду почувствовал, что мой череп словно раскалывается надвое. Когда я пришел в себя, оказалось, что я снова сижу, а сэр Лайонел сжимает мою руку. Я постарался дать объяснение происшедшему, пожаловавшись на крайнюю усталость, и уверил его, что спокойный ночной сон — все, что мне требуется для полного восстановления.
Хотя сам я отнюдь не был в этом уверен. Оказавшись в одиночестве в своей комнате, я, чтобы унять дрожь, попотчевал себя порцией виски, после чего с облегчением улегся в постель. В ту ночь я метался, я то словно лежал на раскаленных углях, то погружался в ледяную реку. То и дело я просыпался, меня терзали кошмары, полные мимолетных ужасающих образов, перемешавшихся в беспорядке. Потом я внезапно пробудился, и все было спокойно, я почти что пришел в сознание и увидел, что огонь в камине моей спальни еще слегка теплится. Голова у меня болела, во рту пересохло, и при каждом вдохе в груди ощущалась некая странная болезненность, как будто скрежетали друг о друга ржавые железные опилки. А потом, за несколько мучительных секунд, я вспомнил все. Я опять был маленьким ребенком, я лежал в своей кроватке в комнате, где на жаровне тлели несколько угольков. Я был болен, болела голова, когда я дышал, было больно в груди. А рядом, на низеньком стуле, придвинутом близко к кровати, сидела — сидела та, чье лицо я только что видел во сне так ясно, словно она была здесь. Но вот она исчезла, и я уже больше не ребенок, о котором заботятся и ухаживают, лежащий в безопасности своей кроватки. Я был один в незнакомом доме, ужасно больной. Я чуть было не расплакался от разочарования и хотел бежать обратно в надежные объятия своего сна. Я включил лампу. «Джеймсу Монмуту, на память о Старой Нэн». Я дотянулся до маленького черного молитвенника, лежавшего рядом на столе, и некоторое время разглядывал надпись, что принесло мне странное чувство удовлетворения, которое я не смог бы объяснить. Я начал переворачивать страницы, выборочно прочитывая то там, то тут, и осознавая, что слова то и дело оказываются такими знакомыми, что я знал их наизусть — хотя когда и где я их выучил, припомнить не мог. Наконец, хотя я все еще чувствовал себя больным, я заснул более спокойным сном и проснулся слабым, но в какой-то мере восстановившимся, под звон колоколов Рождественского утра.
Мне принесли завтрак и записку от леди Куинсбридж, в которой она осведомлялась о моем самочувствии и настаивала на том, что мне нет необходимости спускаться вниз, если я не ощущаю себя вполне здоровым. Но хотя я еще был слаб, похоже было на то, что лихорадка за ночь выгорела, и я определенно не хотел пропустить празднования этого дня или оказаться плохим гостем. Мне удалось немного поесть и выпить немалое количество чая, который меня значительно подкрепил. Теперь я видел, что окна моей комнаты выходят в парк, простиравшийся вдаль, за строгие лужайки с задней стороны дома. День выдался ясный, но внизу между стволами деревьев на аллее клубился гуман, и из дымки возникали призрачные силуэты ланей. Однако солнце поднималось, и туман начал рассеиваться и уплывать. Теперь я мог полюбоваться пейзажем во всей его красе. Ландшафт волнами спускался к низкой изгороди, а потом плавно поднимался с другой стороны. Озеро я мог видеть уже не так хорошо, оно было стальным в свете раннего утра, и над его гладью летали, ныряя время от времени, утки. Широкая дорожка вилась между деревьями и пересекала луг, а еще одна, более узкая, неспешно огибала границы поместья. |
