- Чего у тебя?

- Валек, я влетел на деньги. Поцарапал чужой "Опель", теперь требуют оплатить всю машину.

- Так, и что? - Валек даже остановился и посмотрел с опасением - не попросит ли Гриша взаймы.

- Да ничего... Хотел спросить, как поступать мне. Ты с разным народом знаешься и... Ну, в общем, что может быть теперь? Что делать?

- Ну, наверно, надо платить. А дорогая машина?

- Не очень, но просят за нее дорого. А платить мне нечем, ты знаешь.

- Тут надо думать, Гриша. Выкручиваться как-то. Если долгов навешали, лучше не шутить. Ну что, поможешь донести?

Григорий вздохнул с досадой, подхватил пару тюков и вынес в коридор. Валек начал закидывать их в лифт. Потом пришлось внизу переносить их из лифта в машину. Ритка, уже одетая, сидела на переднем сиденье и мусолила свои семечки, независимо поглядывая по сторонам.

- Гриша, извини, надо ехать, - проговорил Валек, плюхаясь за руль. Опаздываем. Заходи, пивка попьем.

- Да какое, к черту, пивко... - простонал Григорий, но его уже никто не слышал.

Он проводил взглядом машину и направился к остановке. "Нам отказали в помощи, нас не угостили даже чаем, с нами отказались разговаривать, - подвел он итог. - Что ж, пить здесь пивко мне уже не хочется".

Он медленно пошел к остановке; Люди струились по тротуару, глядя исключительно в себя. Ветер бил и рвал их, снежные крупинки отскакивали от кожи, но они шли - неумолимо и однообразно, как заколдованные бронзовые статуи.

Григорий подумал, что с каждым годом люди Становятся все тверже. Случайное прикосновение в толпе - как удар камнем о камень. Он и сам превратился в ходячую статую, никому не интересную. И никто, кроме него, не знал, что под бронзовой оболочкой разъедает нутро ядовитая кислота.

* * *

В пятницу вечером Кича и Ганс, как водилось, заехали к Мустафе. Он жил в собственном двухэтажном особнячке, который поставил назло общественному мнению в многоэтажном квартале недалеко от центра. Умные люди не советовали этого делать. Дескать, случись что в стране, и народный гнев обрушится из серых пятиэтажек на этот симпатичный дом из красного кирпича. Но Мустафа никого не послушал. Одни говорили - дурак, другие - смелый мужик.

Мустафа любил принимать гостей в своем роскошном жилище, однако дела предпочитал решать в гараже, пристроенном сзади. Кича и Ганс по своему рангу в число гостей никогда не попадали, поэтому ничего, кроме гаража, почти никогда не видели.

Гансу не нравились эти поездки к Мустафе. Обычно они с Кичей подолгу обговаривали вполголоса какие-то свои дела, шелестели деньгами, пахнущими бензином, шашлыками, кожей, духами и еще чем-то, а он стоял, водя взглядом по голым кирпичным стенам.

Не совсем голым. Давным-давно кто-то прицепил на них два ярких плаката. На одном какой-то забытый рок-певец истязал микрофон с таким перекошенным лицом, будто ему в зад сунули горячий паяльник. Второй был попроще. Хорошенькая девочка посреди огромного поля подбрасывала в небо букет. Цветы разлетались широким веером, внизу было написано: "Спасибо тебе, мир!"

Гансу ничего не оставалось, как смотреть на эти плакаты. Хотя он уже знал их наизусть - каждый цветочек у ног девочки, каждую родинку на лице певца. Больше смотреть было не на что.

Иногда он, правда, поглядывал на пыльный "Мустанг", стоящий здесь без движения уже, наверно, несколько лет. Мустафа почему-то совсем не использовал его, предпочитая черную "девяностодевятку" с треснувшим лобовым стеклом.

С "Мустанга" мысли Ганса перекинулись на его будущую машину. Если удастся окучить доктора по-быстрому, то уже скоро он сядет за руль джипа. Сколько, интересно, денег получится выжать, какой процент возьмет себе Кича? Ганса смущало, что он никогда не доставал деньги сам - ему все время давали их как зарплату.

Формально это и была зарплата. Два раза в месяц Ганс приезжал на небольшую автостоянку, где вечно хмурый хозяин выносил ему деньги, завернутые в газету.