|
В мастерской, погрузившейся в зловещий мрак, только огромное полотно хранило бледный отсвет, последний остаток уходящего дня. Обнаженная фигура на картине, словно тающее видение, уже потеряла четкость очертаний; исчезли ноги, одна рука потонула во мраке, и только округлость живота четко выделялась своей сверкающей лунным светом плотью. После долгого молчания Сандоз спросил: - Хочешь, я пойду с тобой, когда ты понесешь картину? Клод не отвечал, и Сандозу показалось, что он плачет. Испытывал ли он ту бесконечную скорбь, то отчаяние, которое только что потрясало его самого? Он подождал, повторил вопрос, и художник, подавив рыдание, наконец проговорил: - Спасибо, старина, но картина останется здесь, я не пошлю ее. - Как! Ты ведь решился... - Да, да, я решился... Но я сам не видел ее до сих пор и только сейчас разглядел, в свете умирающего дня... Неудача! Опять неудача! О, я почувствовал, будто кто-то ударил меня кулаком по глазам. У меня сжалось сердце. По лицу Клода, невидимого теперь в темноте, текли медленные теплые слезы. Он пытался сдержаться, но глубокое горе прорвалось помимо его воли. - Бедный друг мой! - прошептал потрясенный Сандоз. - Жестоко говорить это, но ты, может быть, прав, желая повременить, чтобы тщательнее отработать куски... Но я в отчаянии, мне будет казаться, что это мое глупое недовольство всем на свете вселило в тебя сомнение... Клод ответил просто: - Ты? Что за мысль! Я и не слушал тебя... Нет, я глядел на все то, что исчезало из этой проклятой картины. Свет угасал, и в какой-то момент, при брезжущем, сумеречном, очень нежном освещении, я вдруг ясно увидел: все никуда не годится! Хорош один фон, а обнаженная женщина режет глаз, как грубый диссонанс; даже пропорции не соблюдены, ноги безобразны... От этого просто можно сдохнуть! Я почувствовал, как вся кровь отливает у меня от сердца. Сумерки надвинулись плотнее, еще плотнее: все поплыло перед глазами, земля разверзлась, все кануло в небытие, в каком-то светопреставлении! И вскоре я уже не видел ничего, кроме ее живота, тающего, как луна на ущербе! И смотри, смотри! Вот сейчас от нее уже не осталось ничего, ни единого блика - она умерла, стала совсем черной! И в самом деле, теперь вся картина погрузилась во мрак. Художник вскочил, и в сгустившейся тьме раздались его проклятия: - Черт побери! Ничего!.. Я снова за нее возьмусь... Клод споткнулся о стул Кристины, и она остановила его: - Осторожней, я зажгу свет! Она зажгла лампу и, освещенная ею, стояла без кровинки в лице, устремив на картину взгляд, полный страха и ненависти. Как! Значит, она останется здесь? Весь ужас начнется сначала! - Я снова за нее возьмусь! - повторил Клод. - Она убьет меня, жену, ребенка, всех нас! Но клянусь преисподней, она станет шедевром! Кристина снова села. |
