|
самого заката их дней. Но пока тревога только слегка кольнула его. Он сказал, смеясь: - Клод, погоди, прибереги свои силы для рябчиков. Клод, да где ты витаешь? С тех пор как все умолкли, Клод снова впал в задумчивость и, глядя в пространство, ничего не замечая, накладывал себе на тарелку равиоли. А Кристина, Грустная и очаровательная, молчала, не спуская с него глаз. Он вздрогнул, взял ножку рябчика с блюда, которое подал лакей и которое распространяло на всю столовую смолистый запах. - Чувствуете, какой аромат? - воскликнул довольный Сандоз. - Кажется, что у тебя во рту все леса России! Но Клод снова вернулся к тому, что его занимало: - Так вы говорите, что зал Муниципального Совета достанется Фажеролю? Этих слов было достаточно, чтобы Магудо и Ганьер снова оседлали своего конька. Можно себе вообразить, что за водянистая мазня получится у Фажероля, если только ему поручат этот зал, а он делает достаточно подлостей, чтобы его заполучить. Было время, когда он притворялся, что ему наплевать на заказы, так как он-де великий художник, за которым гоняются любители. Но с тех пор как его картины перестали продаваться, он пресмыкается, осаждая администрацию. Что может быть подлее, чем художник, раболепствующий перед чиновником, заискивающий, готовый на мелкие низости? Да ведь это позор, такое раболепие, такая зависимость искусства от тупого произвола какого-нибудь министра! Ясно как день, что на этом официальном обеде Фажероль лижет пятки какому-нибудь начальнику отдела, какому-нибудь набитому дураку! - Бог ты мой! - сказал Жори. - Он обделывает свои делишки, и прав... Ведь не вы будете платить его долги! - Долги! Да разве я их делал, когда подыхал с голоду? - ответил Магудо высокомерно. - Кому это по карману строить себе дворец и иметь таких разорительных содержанок, как Ирма? Ганьер снова перебил его своим странным голосом оракула, надтреснутым и как будто идущим издалека: - Ирма? Да ведь это она его содержит! Гости спорили, острили. Имя Ирмы перелетало с одного конца стола на другой, как вдруг Матильда, которая, желая подчеркнуть свою благовоспитанность, держалась до той поры чопорно и молчаливо, бурно возмутилась, замахала руками и поджала губы с видом святоши, над которой совершают насилие: - Господа, господа! В нашем присутствии об этой особе!.. Только не об этой особе, ради бога! Тут Анриетте и Сандозу пришлось с огорчением убедиться, что обед сорвался. Салат с трюфелями, мороженое, десерт - все было съедено без всякого удовольствия, в нарастающем пылу спора, а шампанское и мозельвейн выпиты, как простая вода. |
