В голосе южноамериканца была неподдельная теплота. То обстоятельство, что он был по уши влюблен в жену Карди, ничуть не мешало ему восхищаться самим Карди.

Он смотрел на Верону из-под длинных черных ресниц, и выражение его лица становилось напряженным.

Молодой человек, весьма состоятельный и весьма избалованный, чемпион игры в поло и большой поклонник женщин, но волею судеб он только в тридцать три года узнал первую искреннюю страсть, и объектом ее оказалась Верона.

До встречи с ней он усиленно изучал женщин, проявляя ту тонкую интуицию, которая свойственна мужчинам, посвятившим всю свою жизнь женщинам и наслаждениям. Иллюзий у него сохранилось мало, зато он прекрасно разбирался во всяком положении. Он мог заранее сказать, чего можно ждать от каждой данной интрижки, мог взвесить, стоит ли заплатить за удовольствие, которое она дает, нарушением деловых отношений, и учесть, чем она угрожает его свободе.

Верона с первого взгляда привлекла его внимание, она принадлежала к тому типу женщин, которые являются роковыми для этих южноамериканцев, может быть, потому, что так непохожи на их доморощенных магнолиеподобных красавиц.

Начать с того, что Верона в совершенстве владела собой — а некоторых мужчин это особенно покоряет. В ней это было чистейшей, продуманной позой. Она не упускала ни одного лестного для нее взгляда, замечала малейший оттенок впечатления, которое она производила, а вид имела приветливо-равнодушный, подобающий женщине, которая уверена в своем положении, в любви мужа и поклонении окружающих.

На этот раз даже Рагос ошибся, поверил в безмятежность этой статуи из слоновой кости, в ее очаровательное безразличие. Тут сыграло роль и отношение Карди: он был так явно и беспредельно предан жене.

Рагос уезжал недели на две, вернее, бежал, испугавшись силы своего увлечения, но уйти от него ему не удалось.

Случайно, в одном большом отеле, он встретился с неким Бенгревом, который представлял Англию в матче игры в поло, а Бенгрев знал историю Гревиллей.

Рагос выслушал все до конца и на следующий день вернулся в Рио. С этого момента он перестал относиться к Карди с прежним почтением, в его отношение к нему закралось сострадание, не без примеси иронии.

Совершенно изменился и его взгляд на Верону.

Он заново присмотрелся к ней, на этот раз с прозорливостью, в которой не было уже никакого самоунижения.

"Эгоистка, чувственная, капризная, но очаровательная, — сказал он себе. — Хочу, чтобы она была моей".

Карди и раньше не выкалывал ему никакой приязни — был учтив, и только. По мере того как разгоралось его увлечение, Рагос все сильнее ощущал антагонизм между ними.

В этот вечер он сказал вполголоса, не отводя ничего не выражающих глаз от поверхности моря:

— Верона!

— Не помню, чтобы я разрешала вам называть меня по имени!

Рагос засмеялся, хотя не было заметно чтобы ему было весело.

— Однако, если бы я поднялся и поцеловал вас, вы не стали бы протестовать, — цинично возразил он, — разумеется, при условии, что никто не видел бы! Боитесь вы одного — чтобы вас раскусили, и нам с вами это известно.

Верона метнула в него быстрый взгляд золотистых глаз; в словах его чувствовалось нечто весьма близкое к критическому отношению, а это не могло прийтись ей по вкусу. Она промолчала и осторожно зевнула.

Рагос терпеливо повторил ее имя:

— Верона!

— Да, — равнодушно бросила она. — В чем дело?

— Я с ума схожу по вас, — продолжал Рагос в том же продуманном ровном тоне; лицо его по-прежнему ничего не выражало, но худая, смуглая рука, лежавшая на колене, была сжата почти судорожно; опустив глаза, он обратил на это внимание, разжал руку и продолжал: — Я хочу, чтобы вы вышли за меня.