-Слышал, как ветер завыл? – Сказал один из охранников, когда снежная крупа перестала лететь прямо в лицо. Второй охранник кивнул. – По нему плачет. Хана ему.

Лёха скептически хмыкнул…

Спустя два часа он ошеломлённо пялился на узкое оконце в железной двери и уже не тянуло его на скептицизм вообще никак. В спину дунуло ледяным ветром. Лёха поёжился, сместился в угол. Теперь дует в лицо. Нос мёрзнет. И ноги. А ещё руки и живот. Про спину можно и не говорить. К стене не стоит прижиматься. Она каменная, не оштукатурена даже и покрыта тонким слоем ледяных потёков. Из узкого окошка под потолком, тянет ледяным ветром, иногда туда бросает снежные крупинки. С противоположного угла, из щелей в стене, почему-то, капает вода. Она тут же замерзает, можно даже наблюдать этот процесс – чем он собственно и занимался после, чтоб не свихнуться окончательно. Промёрз до костей практически сразу, впервые же полчаса. Он как-то не ожидал, что ватник у него отберут. Как не ожидал и того, что тут из отопления, маленькая батарея в углу, которая едва-едва грела. Что бы ощутить её тепло, нужно было прижаться к ней всем телом. Но размеры батареи и ребристая форма, не позволяли обхватить тёплую поверхность иначе как руками или ступнями ног. Да и так, тепло чувствует лишь чуть-чуть. Больше всего мёрзли руки, он держался ими за батарею, потом прижимался к ней спиной, потом животом, а когда ноги чувствовать перестал, снял сапог и сунул ступни между рёбер батареи. Ноги согрелись. Всё что выше только что инеем не покрылось. Тогда он и подумал, что лучше бы сегодня пошёл работать, лучше дождался бы лета, прежде чем совершать такой шаг как отказ от работы. Летом-то тут, наверняка, теплее будет…

Вскоре, от холода он уже не понимал, где находится, не мог думать, время перестало ощущаться. Иногда он смотрел на окошко и удивлялся тому, что там уже темно или наоборот светло. Время чувствовалось как-то иначе, оно не «шло», оно блин «прыгало». Порой засыпал, но не помнил как. Часто не получалось понять, ему ещё снится сон или он уже проснулся? Во сне, он тоже сидел в карцере, так же мёрз до костей. Сон и реальность смешались, отличить одно от другого, у него практически не получалось.

Его иногда кормили, но Лёха не увидел никакой закономерности в режиме завтрак-ужин.

Кажется, кормили по принципу «если покормить забыл, ничего страшного, покормлю завтра».

В какой-то момент, он начал думать о том, от чего быстрее загнётся в этом карцере, от холода или от голода? К определённому выводу не пришёл, но после очередной порции пищи, всё же склонился в пользу голодной смерти. Потому как роль еды, в карцере, играла мутная баланда, непонятного свойства, с тошнотворным запахом.

Каждый раз, просовывая тарелку в дверную щель, охранник спрашивал, готов он идти на работу или нет. Каждый раз Лёха отвечал отказом. И когда шаги охранника стихали вдали, он подходил к стене и бился об неё лбом. Зачем? Так было легче. Потому что он уже мечтал только об одном – заорать изо всех сил «да-да, я хочу работать, поскорее дайте мне топор!». Ведь там кормят, там вечером уводят в тёплый барак. Там можно жить. А что здесь? Здесь пахло смертью.

Регулярно виделись трупы тех, кого он наблюдал на плацу. Они возникали на полу камеры и молча там, лежали. В такие моменты, Лёха отходил к стене и долго смотрел на них.

Спустя какое-то время, лишь краем сознания отмечая, что что-то не так, Лёха начал общаться с ними. Спрашивал как у них дела на том свете? Есть ли Ад? А Рай? И куда они там попали.