|
Собравшись с силами, она даже встала, но в последний момент наклонилась и словно выплеснула алкоголь в самую глубину горла. Она услышала, как зазвонили к мессе, и узнала колокола двух церковных приходов и более высокие по тону колокола богадельни. Суетливая девушка принесла ей на подносе завтрак, отовсюду слышалось хлопанье дверей, шум открытых кранов и спускаемой в туалетах воды. В свете дня, наполнявшего ее комнату с желтыми стенами, она чувствовала себя еще менее решительной и сначала долго валялась в постели, а потом занималась своим туалетом. Может быть, Дезире спала в отеле (без сомнения, в маленьких комнатках над гаражом), и Жанна могла бы попросить ее прийти повидаться с ней. Дезире рассказала ей, что Жюльен погиб, что его жена родила ребенка. Но она не говорила ни о ком другом. Она полагала, разумеется, что ее подруга и так все знает. Однако Жанна не знала ничего. Еще накануне она не знала даже, жив ли ее брат. До нее дошло - еще в то время, когда она поддерживала связь со своими родственниками, - только то, что ее брат женился на дочери доктора Тайефера, Луизе, которая была в монастырской школе тогда же, когда и она, но училась в младшем классе, так что у нее осталось воспоминание о Луизе лишь как о шаловливой девчонке с косичками на спине, черноволосой, если она не ошибалась, с остреньким носом и дерзкими глазами. Какова она сейчас? Ей, должно быть, уже пятьдесят, как и Роберу. Робер, конечно, стал толстым, ведь еще молодым он имел предрасположенность к полноте. Жанна попудрилась, затем стерла пудру, потом снова попудрилась и, поскольку лицо приобрело нездоровый цвет, нанесла пальцем на скулы румяна. Лицо, непонятно почему, стало лиловым. Она перепробовала все оттеши румян, но лицо упорно оставалось лиловым. - Старый клоун! - сказала она сама себе. Сидеть весь день дома, стараясь придать себе смелости, не имело смысла. Она проехала столько километров, чтобы оказаться здесь, и вот добралась сюда. Ей осталось только перейти мост и подойти прямо к воротам, в которых открывалась маленькая дверца. Когда-то и ворота, и ставни были темно-зеленого цвета - бутылочного, говорил ее отец; дом был белым, не чисто белым, а цвета сливок, отчего он казался более теплым и богатым, чем окрашенные в резко белые тона соседние дома. Ей придется поднять медный молоток, и стук его эхом отразится от свода, подобно перезвону колоколов. Она услышит шаги. Мужские? Женские? Глупый вопрос. Шаги служанки, которая с ней не знакома; если та хорошо вымуштрованна, то спросит: "Как о вас доложить? " И вот она здесь. На другой стороне моста она очутилась словно с разбегу, на одном дыхании. Стук молотка отозвался за пределами дома; на глухой стене складов виднелись черные буквы: Робер Мартино, оптовая торговля вином. Раньше было другое имя, имя их отца: Луи. Как и когда-то, прямо на тротуаре стояли пустые бочки, а на стене висело напоминание: "Развешивать объявления запрещается". Внутри чей-то голос прокричал: - Алиса, стучат! - Слышу, но я не могу спуститься! Послышались мелкие стремительные шаги, звук открываемой щеколды. Дверь отворила одетая во все черное, в шляпе и перчатках тонкая женщина с молитвенником в руке. - Вы уходите? - машинально спросила Жанна. - Нет. Я вернулась от мессы. А в чем дело? Она казалась взволнованной, возбужденной, может быть, обеспокоенной и даже не дала себе труда взглянуть посетительнице в лицо. |
