|
Вчера после завтрака, когда ни посуда не была вымыта, ни со стола не убрано, я увидела, что на месте ее нет, а из комнаты исчезли ее вещи. Младенец орет, будто нарочно. Тем не менее его мать сейчас захочет уйти погулять, потому что, дескать, ей еще рано запирать себя в четырех стенах, и спихнет ребенка мне на руки. Где сейчас моя дочь, я не знаю, Анри же вчера вечером уехал на машине. Если только Робер... Казалось, сейчас она разразится рыданиями, рухнет на первый попавшийся стул, но она - маленькая, напряженная - уже снова направилась в нутро огромного дома, крича: - Робер! Робер! Ее невестка открыла дверь и язвительно бросила: - Вы полагаете, я смогу уложить малыша спать, когда вы так кричите? - Вы слышите, Жанна? Это я, оказывается, кричу! Всегда я! Я вам не предложила что-нибудь выпить или съесть. Все-таки странно, что Робер не откликается. Он не ушел из дому: он никогда не уходит с непокрытой головой, а я видела его шляпу у входа. Его нет ни в конторе, ни на винных складах. Впрочем, ему там и нечего делать в воскресенье. Поднимайтесь, Жанна. Пойдемте со мной. Вы можете привести себя в порядок в моей ванной... Даже лестничные ступени были заменены и больше не скрипели. Двери, когда-то темные и покрытые лаком, теперь были выкрашены в белый цвет. Стены были светлыми. Все стало светлым. Мрака не осталось нигде. Луиза бросила на незастланную постель свою шляпу, которую так и держала в руке, и подобрала с ковра валявшуюся мужскую пижаму. - Мне стыдно, но я ничего не могу сделать. Бывают моменты, вот как сегодня, когда все объединяется против меня, и длится это иногда неделями, а то и месяцами. Если бы я только знала, где Робер... Она направилась к лестнице на третий этаж, где когда-то находились детские и ход на чердак, служивший залом для игр. Послышались стремительные шаги, звуки открываемых дверей и голос, кричащий в каждую комнату: - Робер! Луиза хлопала дверью, чтобы чуть дальше начать снова: - Робер! Она дошла до чердака, толкнула створку двери, пронзительно крикнула: - Робер! И почти сразу же: - Жанна!.. Алиса!.. Кто-нибудь!.. Живо! Луиза - вся почерневшая, - скрючившись, с опущенными плечами стояла у белой стены, засунув в рот чуть не весь кулак. Свет, как и раньше, струился из наклонного окна, проделанного в крыше; висящий металлический прут позволял приподнимать раму. Жанне потребовалось какое-то время, чтобы взобраться на ящик и взяться кончиками пальцев за этот прут, а потом привстать на цыпочки. Над слуховым окном был закреплен огромный крюк, как в мясной лавке; с какой целью он был когда-то там закреплен, никто не помнил. Но именно за этот крюк Робер зацепил веревку, на которой и повесился. Он был очень толст, как и его сестра, а может быть, даже толще ее. На нем был костюм из тонкой шерсти, но на ногах - домашние мягкие туфли; одна туфля соскользнула с его ноги. Пустой ящик, послуживший ему подставкой, валялся перевернутым на полу, а совсем рядом лежал клочок бумаги с единственным словом, написанным синим карандашом: Простите. Луиза так глубоко засунула в рот кулак, что вся посинела; казалось, она вот-вот задохнется. Снизу доносился голос Алисы: - Что там такое?.. Мне нужно подняться?.. - Принесите-ка большой стакан холодной воды! - ответила Жанна, сама поразившись звучности своего голоса. |
