«Он подбирает наживку для меня», — думает Якоб и отвечает:

— Я не занимаюсь контрабандой, господин Грот.

— Чтоб мне сдохнуть, ежли я стану обвинять вас в чем‑то противозаконном, господин де 3.! Просто, знач, информирую, что моя доля — четверть с продажной цены, но для такого парня, как вы, семь кусков пирога из десяти — ваши, раз уж я сам такой дерзкий зеландец, да? Будрад помочь вам и с сифилисным снадобьем, — Грот говорит об этом как бы между прочим, однако прекрасно понимая, что речь, наконец, зашла о самом важном для другого человека. — Есть у меня нужные торговцы, они зовут меня Братом, и я добиваюсь лучшей цены быстрее, чем у жеребца встанет, господин де 3., добиваюсь сразу и знаете почему?

Якоб останавливается:

— Откуда вы можете знать о моей ртути?

— На то у нас уши и глаза, чтобы знать, да — а? Один из бесчисленных сыновей сегуна, — Грот понижает голос, — пролечился ртутью этой весной. Леченье это известно тут уж двадцать лет, да никакого доверья не было, но у этого прынца огурчик сгнил до того, что позеленел, а один курс голландским порошком от сифилиса плюс молитва Богу — и он, бац, излечился! Известие распространилось лесным пожаром; кажный аптекарь в стране мечется в поисках чудесного эликсира, да — а, а вы с восемью ящиками! Позвольте мне поторговаться, и вы заработаете на тысячу шляп. Сами возьметесь — они с нас кожу сдерут и шляпу из нее сделают, друг мой.

— Откуда, — Якоб уже идет дальше, — вы знаете о моей ртути?

— Крысы, — шепчет Ари Грот. — Да — а, крысы. Кормлю крыс тем — сем, и крысы говорят мне, что да как. ί опля, так? Вот и больница. Дорога вдвоем в два раза короче, да — а? Так что по рукам? Я теперь ваш агент, так? Нет нужды контракты писать и всякое такое: джентльмен свое слово никогда не нарушит. Пока, знач…

Ари Грот направляется по Длинной улице к Перекрестку.

Якоб кричит ему вслед: «Но я не давал вам слова!»

За дверью в больницу — узкий коридор. В конце — лестница, ведущая вверх, к поднятой крышке люка, направо по проходу — операционная, широкая комната, в которой царит скелет, покрытый пятнами от древности, распятый на Т-образной раме. Якоб пытается заставить себя не думать о том, как Огава находит Псалтырь. Стол для операций снабжен ремнями, в нем проделаны отверстия, на поверхности — кровяные пятна. Рядом стоят стеллажи, на которых разложены хирургические пилы, ножи, ножницы и зубила. Тут же — ступки и пестики. В большом шкафу, полагает Якоб, перевязочные материалы и сосуды для сбора крови. Есть еще несколько скамей и столов. Запах свежих опилок перемешан с ароматами воска, трав и железистыми эманациями сырой печени. За дверью в дальней стене — лазарет с тремя пустыми койками. При виде глиняного кувшина с водой Якоб вдруг понимает, что ему очень хочется пить. Зачерпывает ковшиком воду: она прохладная и сладкая.

«Почему здесь никого нет? — удивляется он. — Кто охраняет больницу от воров?»

Появляется молодой слуга или раб, он подметает пол: босоногий, симпатичный, в тунике из тонкой материи и просторных индийских шароварах.

Якоб чувствует, что должен объяснить свое присутствие в больнице. «Ты раб доктора Маринуса?»

— Доктор нанял меня, — голландский у молодого человека хорош. — Ассистентом.