|
Но, в любом случае, продажа ртути загадочному настоятелю оказалась исключительно выгодной. «А оставшиеся ящики, — рассчитывает Якоб, — должны уйти за еще большую цену, после того, как другие торговцы увидят, какую прибыль получит Эномото». К Рождеству на следующий год он намерен вернуться в Батавию с Унико Ворстенбосом, чья звезда к тому времени должна разгореться еще ярче — после того, как он очистит Дэдзиму от зловонной коррупции. И он сможет посоветоваться со Звардекроном или с коллегами Ворстенбоса и инвестировать ртутные деньги в еще более прибыльные товары — кофе, скорее всего, или тиковое дерево, — чтобы накопить состояние, которое поразит отца Анны.
На Длинной улице появляется Ханзабуро, выходящий из дома Гильдии переводчиков. Якоб возвращается и Высокий дом, чтобы положить драгоценный сертификат в матросский сундук. Он колеблется, но все‑таки достает веер с ручкой из адамова дерева и кладет в карман камзола. Затем спешит на Весовой двор, где сегодня взвешиваются и проверяются на наличие примесей свинцовые слитки, которые потом следует уложить в те же ящики и запечатать. Даже под навесом жара усыпляет и обжигает контролеров, но их пристальное око должно внимательно следить и за показаниями весов, и за кули, и за количеством ящиков. — Как благородно с вашей стороны, — шипит Петер Фишер, — появиться на рабочем месте. Все уже знают о выгодной сделке с ртутью новоприбывшего клерка. Якоб не находится с ответом, поэтому утыкается носом в учетный лист. Переводчик Ионекизу наблюдает за происходящим из‑под соседнего навеса. Работа идет медленно. Якоб думает об Анне, стараясь вспомнить, какая она, и представить себе ее не как рисунок в альбоме. Загорелые под солнцем кули прибивают крышки ящиков. Четыре часа, согласно карманным часам Якоба, приходят и уходят. В какой‑то момент Ханзабуро покидает Весовой двор безо всякого объяснения. Без четверти пять Петер Фишер говорит: «Это двухсотый ящик». Без пяти пять старший купец теряет сознание от жары. Тут же посылают за доктором Маринусом, и Якоб принимает решение. — Позволите на минутку отлучиться? — спрашивает он Фишера. Фишер намеренно долго набивает свою трубку. — Насколько долгая ваша минута? У Оувеханда она пятнадцать или двадцать минут. У Баерта — дольше часа. Якоб встает. Мышцы ног покалывает от долгого сидения. — Я вернусь через десять минут. — Значит, ваша одна равняется десяти. В Пруссии джентльмен всегда выражается определенно. — Я пойду, — бормочет Якоб едва слышно, — пока не передумал.
Якоб ждет на оживленном Перекрестке, наблюдая, как мимо него взад и вперед проходят рабочие. Доктор Маринус появляется довольно скоро: он ковыляет с двумя переводчиками, которые несут его медицинский саквояж, чтобы помочь потерявшему сознание купцу. Он видит Якоба и просто проходит мимо, чему Якоб только рад. Дым, пахнущий экскрементами, выходящий из его пищевода в завершающей стадии эксперимента с дымовым клистиром, отбил всякое желание искать дружбы доктора Маринуса. Из‑за позора, испытанного им в тот день, он избегает и госпожу Аибагаву: естественно, что она — да и другие семинаристы — теперь видит в нем полуобнаженный агрегат с жировыми клапанами и трубками из плоти! «Шестьсот тридцать шесть кобанов, — признается он себе, — повышают самоуважение». Семинаристы покидают больницу: как и рассчитывал Якоб, вызов Маринуса оборвал их сегодняшние занятия. Госпожа Аибагава выходит последней, прикрываясь зонтиком от солнца. Он отступает на пару шагов в переулок Костей, будто направляется к складу «Лилия». «Все, что я делаю, — убеждает себя Якоб, — так это возвращаю потерянную вещь владельцу». |
