|
Я был на вокзале. Он платил за свой билет тысячефранковой ассигнацией. Видимо, у него были еще и другие. - Или еще одна? - Может быть, несколько, может быть, одна... Что бы вы сделали на .моем месте? - Я? - Да. Мегрэ вздохнул, постучал трубкой о каблук, показал на дверь столовой. - Я пошел бы выпить рюмку можжевеловой... Тем более что нам поиграют на рояле! - Это все, что... - Ну пойдем... Тебе ведь нечего делать в городе в такое время. Где Жерар Пьедбёф? - В кино "Скала" с одной фабричной работницей. - Бьюсь об заклад, что они взяли ложу! И Мегрэ с беззвучным смехом подтолкнул своего коллегу к столовой, где контуры предметов начали уже расплываться в сумерках. От кресла Ван де Веерта медленно поднималась струйка дыма. Мадам Питере убирала в кухне посуду, Маргарита сидела за роялем и меланхолично перебирала пальцами клавиши. - Вы и в самом деле хотите, чтобы я играла? - Да, я очень хотел бы... Сядь сюда, Машер... Жозеф стоял, облокотившись на камин, устремив взгляд на затуманенное окно. Зима пройдет, И весна промелькнет, И весна промелькнет. Увянут цветы, Снегом их занесет, Снегом их занесет... Маргарита пела нетвердым голосом. Больших усилий ей стоило дойти до конца. Два раза она ошибалась в аккордах. Но ты ко мне вернешься, Мой дорогой жених, И будешь ты со мной. Анны уже не было в комнате. Ее не было и в кухне, где мадам Питере ходила взад и вперед, стараясь поменьше шуметь, чтобы не помешать пению. Я сердце тебе отдала... Маргарите не виден был мрачный силуэт Жозефа, который погасил свою сигарету. Теперь, когда уже совсем стемнело, огонь горящих брикетов отбрасывал пурпурные отблески на все окружающее, в особенности на полированные ножки стола. К великому удивлению Машера, который не смел двинуться с места, Мегрэ вышел так тихо, что этого никто не заметил. Он поднялся по лестнице, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна ступенька, и очутился перед двумя закрытыми дверями. На площадке была почти полная темнота. Только фарфоровые ручки дверей образовали два пятна молочного цвета. Наконец комиссар положил непогасшую трубку в карман, повернул одну из ручек, вошел и закрыл за собой дверь. Анна была здесь. Из-за задернутых занавесок в спальне было темнее, чем в столовой. В воздухе словно плавала серая пыль, которая местами, например в углах, была гуще, чем посередине. Анна не двигалась. Неужели она ничего не слышала? Она стояла у окна, против света, повернув лицо к закатному пейзажу Мёзы. На другом берегу уже зажгли фонари, которые пронизывали сумерки своими острыми лучами. Глядя на нее со спины, можно было подумать, что Анна плачет. Она была высокого роста и казалась более мощной, более "скульптурной", чем когда-либо. А ее серое платье буквально растворялось в окружавшей ее темноте. |
