Так что, возвращаясь к теме, огрести-то мы огребем, а хвалить потом за прекращенный «глухарь» (что прекращено, что раскрыто – все одно) никто не станет.

А в чем вообще сыр-бор? Из реплик выясняю, что некий гражданин увидел около строящегося моста летающую тарелку, из которой вышли зеленые человечки, и понял, что будет сейчас похищен. Но наши люди врагу живыми не сдаются, поэтому решил порезать себя ножом, который как раз для этого дела случайно оказался у него в кармане. Но не успел, потому как зеленые человечки отобрали у него нож и нанесли ему несколько ранений, очень болезненных, так что он испытывал сильные мучения и чуть не умер.

А что, в семьдесят шестом году уже прилетали летающие тарелки? Мне казалось, что они прилетят попозже – в конце восьмидесятых-девяностых, когда на советского гражданина обрушится шквал газетных «сенсаций», включая инопланетян, которые стоят за всеми мировыми войнами и прочими катаклизмами.

Странно, но я «дела о зеленых человечках» не помню. Ну, если оно было в семьдесят шестом, а я пришел в уголовный розыск в семьдесят восьмом, то ничего удивительного. За два года столько всего появится, что о человечках забудут.

– Борь, но это и так понятно, – вздыхает майор. – Ты же объяснение читал? Какие летающие человечки и зеленые тарелочки? Ну кто же нормальный такое напишет? С бабой поцапался, та выгнала из квартиры. Наклюкался и решил себя зарезать. И все. Попытка самоубийства. Нет тяжкого.

– А кто объяснение такое взял, про зеленых человечков? – усмехается Боря. – Не надо было всякую ахинею записывать. Мало ли чего наборонить можно!

Взгляды присутствующих устремляются на меня, потому что это уже притча во языцех, как раненый участковый после реанимации что-то говорил о сто четвертом микрорайоне и каком-то аквариуме. Слово «аквапарк» не понял никто.

Майор Семенов изрек тираду, в которой говорилось об инспекторах уголовного розыска, не умеющих работать. Благозвучные слова при этом были почти неразличимы на фоне витиеватых идиоматических выражений.

– А я записал то, что он мне рассказывал, – огрызается сдающий смену сыщик. – Время утреннее, конец смены, если я пустой приеду, от вас же и получу по шапке.

Семенов начинает нервничать: перепалка со строптивым следователем затягивается без особой на то нужды. Решение находится: ни нашим, ни вашим.

– Краснюк, – начальник подает тощий материал дежурному, – дорабатывайте в дежурные сутки. Если затрет с текущими происшествиями, доложишь. Все понятно?

Инспектор уголовного розыска, который принимает смену вместе со мной (я тут как бы стажер) почти с ненавистью смотрит… нет, не на Борю, а на своего сменщика. Это ведь ему теперь придется подчищать хвосты. А Боря что? Он по существу дела говорит.

А я смотрю на старшего лейтенанта, постарше меня лет на пять, почти с нежностью, потому что узнал в молоденьком следователе Бориса Рябинина, впоследствии подполковника, лучшего следователя города и области, а по выходе на пенсию – лучшего адвоката Череповца. Кто-то, может, со мной и не согласится, но я-то знаю, что это именно так.

Следователи, узнававшие, что в их деле адвокатом будет Рябинин, впадали в прострацию: женщины срочно уходили в декрет, мужчины – в запой. Борис Михайлович мог на заседании суда развалить любое дело, отправив его на доследование. Уж с его-то опытом и умом не отыскать огрехов? Но дела он редко разваливал, жалел своих недавних подчиненных, да и смысла в этом не видел: клиент-то в СИЗО, нужно его дело решать. А вот добиться от суда переквалификации тяжкого преступления в менее тяжкое – это запросто. А был вообще случай, когда подсудимого, содержащегося в СИЗО, освободили прямо в зале суда.