В глаза ударил яркий свет. На люстре, на столах, расставленных там и сям по всему помещению, на стойке, тянувшейся по правую руку вдоль всей стены, на подоконниках, даже на перилах ведущей наверх лестницы – везде горели свечи. Воздух был спертый, пахло горелым салом, пивом и потом, под закопченными балками потолка витал сизый дым. За столами сидели человек пятьдесят, они подпирали друг друга плечами, пили, ели и громко разговаривали. Когда дверь открылась, впуская посетителя, все замолчали и повернулись к нему. Только в дальнем углу еще звучал пьяный голос, но и он быстро стих.

– Кто это у нас здеся? – Из-за широких спин выступил коренастый плешивый человек, разодетый пестро, как диковинная птица попугай. У человека был широкий лягушачий рот и такие же, как у лягушки, холодные малоподвижные глаза. Быстро шевелились тонкие губы, а глаза смотрели не мигая, словно приклеились и никак их не оторвать. – Ты, голубушка? Припозда! Заходь, заходь. – Пестрый одним движением переворошил волосы на голове Юлия, для чего ему пришлось привстать на цыпочки. – Што столбом вста? Идь к нам, щас тя откормим.

– На убой! – крикнули неподалеку, и помещение содрогнулось от общего хохота.

– Я те щас самому убой сделаю, – отозвался Юлий, идя за плешивым.

В комнате возобновилось веселье. Между столами сновали две девушки в белых передниках. Ловко огибая бандитов, они разносили тарелки с мясом и хлебом, кружки с пивом, кувшины с вином. На симпатичных личиках можно было заметить следы недавнего страха, хотя девушки уже улыбались, смеялись некоторым шуткам.

– Где взял? – спросил Юлий, втискиваясь на скамью и кивая на прислуживающих девиц.

– Не узнал? – ухмыльнулся сидящий рядом одноглазый громила. – Это ж дочки старого пердуна, которому ты жабу в кувшин подкинул. – Громила, хохотнув, кивнул в сторону окна, и Юлий вспомнил замарашек, что месили глину для отцовских горшков на соседней улице.

Плешивый, что встретил Юлия, и был известным на весь город Кривым Пальцем, на которого устраивала сегодня облаву городская стража. Грабитель и убийца, глава разбойной шайки, второй десяток лет основательно портившей кошельки горожан и приезжих, репутацию города и настроение короля.

Кривой выделялся пестротой наряда даже в толпе бандитов. Убийцы и воры одевались просто, но украшали себя частью добычи. Кто цветной кафтан надел, кто шитый золотом кушак вокруг пуза накрутил, кто в красных сапогах красовался, кто шапочкой бархатной сальные волосы покрыл, кто в эти волосы перо воткнул, поломанное, ободранное, но сохранившее остатки былой пышности, кто прицепил к поясу дорогое оружие – в изукрашенных позолотой или камнями ножнах. Большинство, правда, и того не имели, потому что награбленное тут же спускалось в ближайших трактирах и борделях.

Кривой надел желтую шелковую рубашку – из-под нее выглядывал подол белой, исподней, – синие шаровары, снятые даже и не догадаешься сразу с кого, с заезжего ли мавра или же другого иноземца; препоясался фиолетовым кушаком, из-под которого выбивалась зеленая с золотыми цветами жилетка – модная новинка, – и поверх всего натянул голубой кафтан, на чей ворот падали концы красного шейного платка. Сегодня Кривой праздновал юбилей.

– Вроде ничего такие... – Юлий оглянулся на Кривого, который гладил его по спине.

– Чего? – удивился Кривой. – Папаша щастлив бут, што избавился от ртов. У него еще вон две штуки растут. А ты бы б, голубушка, оделся. В чистое.

Юлий дернул плечами, сбрасывая руку бандита.

– Я седни праздную. – Кривой отпил маленький глоток вина из глиняного бокала, что держал в руке.