Зато тьма нимало не мешала мне, даже помогала. Я пил ее, дышал ею, она наполнилась смертями – и я содрал с рук повязки, снова вскрыл едва закрывшиеся порезы и запел. Дар залил площадь кипящей волной. Мертвецы из моей гвардии превратились в неуязвимых и неутомимых чудовищ, а только что убитые, еще не остывшие бандиты вставали, едва успев упасть, чтобы присоединиться к моим слугам. Уцелевшие визжали от ужаса. Еще через несколько минут они побежали врассыпную, но площадь была окружена моей гвардией. Вампиры не выдержали натиска Дара и запаха свежей крови – и ввязались в свалку, убивая вне Сумеречного Кодекса, направо и налево, как живые солдаты, но с упоением, вряд ли доступным смертным.

Только Агнесса осталась рядом со мной, как боец‑телохранитель, со своей обычной милой улыбкой вынимая из воздуха стрелы и останавливая ножи.

Я думал, эта битва никогда не кончится. Больше того – я хотел, чтобы она не кончалась. Бушующее пламя Дара растапливало холод внутри меня – я просто боялся того, что со мной станется, когда жар иссякнет. Но все кончается.

Через три четверти часа стало тихо. Только выли собаки.

Вампиры скользнули ко мне, как три луча мерцающего света. Их руки, лица, очи светились смертями, и человеческая кровь выглядела на их лунной сияющей коже черными кляксами.

– Государь может взглянуть на Доброго Робина, – сказал Клод. – Повинуясь вашему приказу, мы сохранили жизнь ему, его девице и монаху. Они связаны и обезоружены – там, в трактире. Их стерегут мертвецы. Пойдемте?

Дар во мне спал, ушел, как уходит вода после половодья. Стало холодно. Я отстранил Клода и пошел на площадь. Кровь, смешанная с грязью, хлюпала под ногами, и ни один труп не валялся в этой грязи. Мертвецы в кирасах гвардейцев, зеленых кафтанах бандитов и мужицких лохмотьях замерли под моим взглядом по стойке «смирно».

Я подошел к столбу у костра, чтобы разрезать веревки. Своим ножом, измазанным в крови со следами Дара. Почти бездумно – начав обдумывать, я не смог бы вернуть нужное для работы спокойствие.

Я их разрезал, и труп завалился на мои руки. Его кукольного личика никто не узнал бы – от него мало что осталось. Бандиты выжгли ему глаза, а ножевых ран на нагом теле было многовато для чистой смерти.

На столбе осталась приколоченная толстым гвоздем дощечка, на которой крупно, криво и с дикой орфографией бандиты намазали красной масляной краской: «Некромант, оживи свою шлюху».

Я пригладил его опаленные волосы, завернул труп в плащ и отнес к лошадям. С ним осталась Агнесса, трое ее товарищей проводили меня в трактир.

Я был совершенно пуст, и пустоту постепенно заполняла спокойная рассудочная злоба.

В трактире еще горели масляные лампы и было очень светло. Дар, вероятно, несмотря на стены, влился и в трактир, потому что все бывшие сторонники Робина Доброго – с дырами в телах, с разрубленными головами, один даже с ножом, торчащим в глазнице, – стояли вокруг троих живых, как мой караул. Среди мертвых мужчин попадались мертвые девки, полуголые и отвратительные. Может, трактирную прислугу тоже перебили, не знаю.

Я подошел посмотреть на Робина.

Он симпатично выглядел – темноволосый парень с открытым лицом, с аккуратной бородкой, статный. Его одежда покрылась кровавыми пятнами, но это, по‑моему, в основном была гнилая кровь мертвецов. Смертный как смертный. Не обделенный любовью. Такой же жестокий, как все.

Робин держался хорошо.