|
— Я не могу обсуждать то, чего никогда не видел. Будь спокоен, будь рассудителен, поучал его Мортен Вебер несколько минут назад. — Но позвольте мне выразиться предельно четко: я никогда бы не потерпел таких поступков от сотрудников моего штаба. — Он отвернулся от Салина, нашел глазами телекамеру. — Это противоречит всему, во что я верю и за что ратую. — Рука поднята, палец вытянут вверх — чтобы подчеркнуть важность слов. — Если бы у меня имелись доказательства того, что нечто подобное имело место, я бы немедленно сообщил об этом общественности. И… — Скромная улыбка сменила торжественную строгость черт его лица. — И серьезно задумался бы о своем будущем в политике. Он развернулся и продолжил свой путь по коридору, вошел в кабинет. Бросив пиджак на стул, он встал у окна. — Неплохо сказано, — похвалил его Мортен Вебер. — Очень неплохо. Майеры жили в Нёрребро, в отдельно стоящем доме, слегка запущенном. Во дворе по соседству с птичьей кормушкой висела баскетбольная корзина, у стены стояла елка, готовая к Рождеству, детские самокаты, коляска. Лунд припарковала машину на улице и стояла на подъездной дорожке две долгие минуты, спрашивая себя, зачем она здесь, правильно ли это. Она старалась разузнать что-нибудь в больнице, но там всему персоналу было дано указание не отвечать на ее вопросы. Скорее всего, и Ханна Майер тоже получила подобный наказ. В доме за стеклом двигались фигуры: светловолосая женщина качала на руках плачущего ребенка, более взрослая девочка заметила человека за окном и сказала что-то матери. Лунд остановилась под навесом у гаража. За приоткрытой дверью виднелись игрушки и большой мотоцикл, в глубине — пульт диджея. Через минуту из дома вышла Ханна Майер, оставив детей внутри. Она встала перед Лунд, скрестив руки на груди, с покрасневшими глазами и внезапно постаревшим лицом. — Как он? Идиотский вопрос, который необходимо задать. Жена Майера вскинула плечи. Подступали слезы. — Так же как после операции. Говорят, что если ему не станет лучше… — Долгий взгляд в серое небо. — Если не станет лучше в ближайшее время, то будут думать о переводе в реанимацию. И… я не знаю. Лунд не плакала. За годы работы в полиции она много раз сталкивалась с подобными ситуациями. Рано или поздно осознание неизбежного приходит ко всем. — Я не делала того, в чем меня обвиняют. Клянусь вам. Когда мы приехали туда… Внезапно в Ханне проснулся гнев: — Почему вы не оставили его в покое? Вы же говорили, что дело закрыто. — Оказалось, что это не так. И Ян это тоже понимал. Оно до сих пор не закрыто, — добавила она после паузы. — А мне какая разница? Завтра я пойду туда и буду смотреть, как он умирает. И что мне делать? Держать его за руку? Что-то говорить? Лунд выслушала все и задала вопрос, ради которого приехала: — Мне сказали, что он произнес что-то, похожее на имя Сара. Ханна Майер закрыла глаза: — Да. Ян назвал ваше имя. Не мое. — Нет. Он никогда не звал меня Сарой. Ни разу. Только Лунд. Вы сами слышали. Он называл меня Сарой в разговорах с вами? Обхватив себя за локти, с закрытыми глазами, Ханна Майер молчала. — Он хотел сказать что-то другое. Наверняка что-то важное. Вы можете вспомнить, что именно слышали? — Зачем вы пришли? — Я хочу найти того человека, который стрелял в него. Человека, который убил Нанну Бирк-Ларсен и других женщин тоже. Мне нужна ваша помощь. Я хочу… — Он произнес ваше имя. Сара. Это все. — Ее веки дрогнули и приоткрылись. |
