|
За окном гудели проезжающие мимо машины, доносились голоса. Там. А здесь были они — семья. Вместе. Так было всегда. Для Тайса Бирк-Ларсена всегда так и будет. Его большая грудь вздымалась. Сильные, грубые пальцы пробежали по седеющим рыжим волосам. Он ощущал себя старым, беспомощным, глупым. — Ребята, — наконец произнес он. — Нанна умерла. Пернилле молчала. — Она не вернется, — добавил он. Шесть и семь лет, глаза блестят в свете лампы, которая освещала их семейные завтраки и ужины. Со столешницы смотрели неподвижные лица. — Почему, пап? — спросил Эмиль. Он думал. Искал нужные слова. — Помните, мы видели в оленьем заповеднике большое дерево? Антон посмотрел на Эмиля, и оба кивнули. — В то дерево ударила молния. И отломила большую… Было ли это на самом деле, спрашивал он себя. Или он все придумал? Или это ложь для детей, чтобы они могли спать, когда наступает темнота? — Отломила большую ветку. Вот… Это неважно, думал Бирк-Ларсен. Ложь тоже нужна, как и правда. Иногда нужнее. Красивая ложь приносила покой. Страшная правда — никогда. — Можно сказать, что теперь молния попала в нашу семью и оторвала от нас Нанну. Они молча слушали. — Но так же, как дерево в заповеднике продолжило расти, так и наша семья будет жить дальше. Хорошая ложь. Ему стало немного легче. Он сжал под столом руку Пернилле и закончил: — Мы должны жить дальше. — А где теперь Нанна? — спросил Антон; он был более сообразительный, чем брат, хотя и младше. — Там, где ей хорошо, — сказала Пернилле. — А через несколько дней все, кто ее знает, придут в церковь и попрощаются с ней. И мы тоже. Гладкий лобик мальчика наморщился. — Она никогда-никогда не вернется? Мать и отец посмотрели друг другу в глаза. Это были дети. Они еще живут в своем собственном мире, нет нужды вырывать их оттуда прежде времени. — Нет, — сказала Пернилле. — За ней прилетел ангел и забрал на небеса. Еще одна хорошая ложь. Шесть и семь лет, яркие блестящие глаза. Нет, они не станут частью этого кошмара. Нет… — Как она умерла? Антон. Конечно он. Слова бежали от них. Пернилле подошла к пробковой доске с фотографиями, расписаниями, планами, которые они строили. — Как она умерла, пап? — Я не знаю. — Папа! — Иногда… так случается. Мальчики притихли. Он взял их за руки. Попытался вспомнить: видели они когда-нибудь, как их отец плачет, или это в первый раз? Увидят ли его слезы вновь, скоро ли? — Так случается. Лунд и Майер поднялись по лестнице, нажали на кнопку звонка, подождали. На площадке было темно. Лампочки выбиты. Воняло кошачьей мочой. — Значит, вы переехали к матери, вместо того чтобы ехать к тому норвежцу? — Бенгт швед. — А какая разница? По адресу, куда они прибыли, никого не было. Под дверью лежала стопка рекламных рассылок. Лунд прошла к следующей двери на площадке. Сквозь стеклянную вставку в двери пробивался свет. На табличке значилась фамилия: «Вилладсен». Забулькала рация Майера. Слишком громко. Она сердито глянула на него и стукнула в дверь. Тишина. Лунд постучала еще раз. Майер стоял рядом с решительным видом, кулаки уперты в бедра. Она чуть не рассмеялась. Как почти все мужчины в полиции, он носил свой девятимиллиметровый «глок» в кобуре на поясе, и в такой позе был похож на карикатурного ковбоя. |
