|
Звонок. В ухе Бирк-Ларсена зазвучал озабоченный голос Вагна Скербека. — Не надо сейчас приезжать домой, — сказал он. — Почему? — Полиция обыскивает ее комнату. И фотографы приехали. Бирк-Ларсен моргнул, посмотрел на Пернилле, которая усаживала мальчиков в их кресла — каждого удобно устроить, поправить, застегнуть ремни, поцеловать в макушку. Не злиться, подумал он. Не сейчас. — Сколько они там пробудут? — Не представляю. Хочешь, я прогоню их? Бирк-Ларсен никак не мог сообразить, что сказать. — Подумай о детях, Тайс. Вряд ли им нужно видеть это. — Не нужно. Позвони, когда они уедут. После того как все уселись в машину, он объявил: — Давайте-ка запустим ваших змеев. Едем в парк. Два радостных вопля на заднем сиденье. Пернилле подняла на него глаза. Она все поняла без слов. Майер вел машину в своей манере. — Значит, парень с плакатов все-таки получил ваш голос? — В смысле? — Вы улыбались ему, Лунд. — Я многим улыбаюсь. — Он все время смотрел на ваш свитер. Лунд по-прежнему была в черно-белом свитере с Фарерских островов, таком теплом и удобном. Она купила его сразу после развода, во время отпуска: увезла Марка на острова, чтобы смягчить удар. Свитер ей так понравился, что потом она купила еще таких же, только разных цветов и с разным рисунком, через один интернет-магазин… — Моя бабушка была в таком, когда я видел ее в последний раз, — сказал Майер. — Как мило. — Да не очень. Тогда она лежала в ящике. Ненавижу похороны. Они такие… — он ожесточенно посигналил выехавшему под колеса велосипедисту, — бесповоротные. — Вы придумали это, — сказала она, и он не возразил. На Фарерских островах было зелено и покойно. Тихий, сонный мир вдали от урбанистического закопченного ландшафта Копенгагена. — Готов поспорить, он не на грудь вашу пялился. То есть… Она не слушала, пусть себе болтает. Может, выговорится. В зеленом мире Фарер почти ничего не происходило. Люди просто жили день за днем. Сезоны сменяли друг друга. Коровы пускали ветры. Прямо как в Сигтуне. — Куда мы едем, Майер? — У себя дома Люнге не показывался с прошлого вечера. У него есть сестра, держит парикмахерскую на Христианхаун. Сегодня утром он навестил ее. Встреча переросла в скандал. — Майер осклабился. — Есть такие мужчины. Сестра Люнге оказалась миловидной женщиной с длинными прямыми волосами и скорбным лицом. — Где он? — спросил Майер. — Понятия не имею. Он мой брат. Я его не выбирала. Люнге прятался в переулке, когда она пришла утром открывать парикмахерскую. Прорвался внутрь силой. Но ему не повезло: в кассе было всего пять тысяч крон. Он забрал деньги, разгромил что под руку попалось и ушел. Сестра осталась собирать с пола осколки зеркала и разлитый шампунь, за чем и застали ее полицейские. Лунд пошла осмотреться, предоставив Майеру задавать вопросы. — Куда он пошел, по-вашему? — Откуда мне знать, я от него отреклась. Но он болен. — Это нам известно. — Да нет. — Она постучала пальцем по виску. — Не только в этом смысле. Он болен. Болеет. Ему в больницу надо. — Она перестала мыть полы. — Никогда не видела его в таком плохом состоянии. Он просто хотел денег. Не забирайте его снова в тюрьму. Там он окончательно свихнется. — У него есть какие-то друзья, подружка? Куда он мог пойти? — Никого у него нет. |
